Джо теперь точно знал, что незнакомец улыбается. У него было усталое, гордое, благородное лицо, слегка потрепанное, но доброе.
— У меня была та же проблема, — сказал он. — Я тоже чувствовал, что могу повредить всему делу из-за стеснительности и страха. Я тоже считал своих коллег восторженными, но неорганизованными, и они единодушно попросили, чтобы я их возглавил. И, как и ты, — его тихий голос зазвучал мягче, — я чувствовал себя непригодным для этого. Это слишком большое дело для одного человека, думал я, особенно для такого человека, как я.
— И что вы сделали? — спросил Джо.
— Я взялся за дело.
— Почему?
— Потому что это мой долг.
— Долг? Но кто сделал это вашим долгом?
Человек взглянул на Джо пронзительными глазами.
— Те, кто верил в меня, и те, кому я был нужен. И я согласился, потому что понял, как поймешь и ты, что их доверие и необходимость заставят меня обрести достаточно сил, чтобы успешно справиться с этим делом, даже если сначала у меня и не хватало сил.
— Я… понимаю. И что было дальше?
Незнакомец какое-то время молчал, затем вздохнул.
— Было трудно, мой мальчик, очень трудно. Бывали времена, когда я готов был сдаться, времена, когда в душе я уже сдавался, но тут же вспоминал о тех, кто зависел от меня. Потребовалось много лет… У меня была жена и дом, у меня была ферма, и я любил работать на ней, и хотел бы вернуться туда, но не мог. Я… я рассказал все это своим соратникам, когда они выбрали меня. Я сказал им, что у меня другие интересы, что я мог бы согласиться на их предложение, но не думаю, что способен стать лидером. Но… затем я согласился.
— И вы… — Слова замерли у Джо на губах.
— Проиграл, парень? Нет. Нет, я победил. Я выиграл свою борьбу. Цена была велика, но я выиграл независимость. Чтобы иметь свободу, нужна молодость и силы… Чтобы сражаться за нее, приходится рано состариться. Так и получилось — но дело того стоило. Я выиграл независимость, и она теперь была у детей и детей их детей и так далее… И я верил в этих детей и детей их детей, которые грядут. Они появятся и сохранят свободу. И пока они имеют и поддерживают ее, я тоже живу. Такова борьба, которая тебе предстоит. Цена успеха высока, молодой человек, потому что настоящую борьбу нужно вести чистыми руками, если хочешь, чтобы победа стала постоянной. Ну, и что ты будешь делать со своей проблемой? Я помог тебе?
— Помогли, сэр, — твердо ответил Джо Беркс. — Я сделаю, что они просят. Но… кто же вы, сэр?
Незнакомец улыбнулся.
— Ты знал меня всю свою жизнь, парень. Помни же меня и помоги мне, продолжив мое дело, и, возможно… возможно, тогда ты узнаешь меня еще лучше.
И Джо Беркс отправился своей дорогой, бормоча:
— Этот человек… Кто же он?
Он пошел своей дорогой и принял решение. Теперь он — Джозеф Беркс, глава всей энергетики в стране и великий американец.
А потом, в один ветреный февральский день он подошел к старому федеральному зданию в Нью-Йорке. Посмотрел на большую статую, стоявшую на его ступенях у колонн, и в голову ему пришла странная мысль:
«Тот человек, много лет назад… Это же был Джордж Вашингтон… или его дух».
И он оказался совершенно прав. Это был Джордж Вашингтон — или его дух.
ДВА ПРОЦЕНТА ВДОХНОВЕНИЯ[5]
Доктор Бьёрнсен был основательным человеком. Он мыслил основательно, действовал основательно и ожидал, что остальные будут еще более основательными. Но так, как это было невозможно, он испытывал почти злобное разочарование в их некомпетентности и наслаждался, указывая на допущенные ими ошибки. Для этого он занимал идеальное положение, поскольку являлся директором Института Надника.
Основанный профессором Таддеусом Макилхейном Надником, Институт предназначался для отбора и обучения блестящих молодых ассистентов профессора Надника. Ежегодно в него поступало две тысячи студентов, и трем лучшим с курса после получения высшего образования предоставляли пропитание и значительное денежное пособие для того, чтобы они проходили восьмилетнее дополнительное обучение, где их самих как следует изучали, прежде чем стать ассистентами в лабораториях Надника.
Бьёрнсен никогда не поздравлял студентов, удостоившихся такой чести, поскольку они вели себя так, как и ожидалось. Он находил много возможностей нанести пинок-другой тем, кто оступался, и уж тем более тем, кого исключали. Он считал себя опытным надзирателем за дисциплиной, и еще более гордился своей способностью наносить оскорбления.