— Он поломался. И я разобрал его, чтобы исправить, — ответил я. — Теперь все в порядке, Твой папа может исправить все.
— Время извиняться, — заявила моя умная дочь.
— Виджет! — воскликнула Кэрол.
— Мама, мне очень не нравится, что ты все время плачешь. А я знаю, что женщины вечно плачут из-за мужчин.
— Не слишком ли ты рано развиваешься, дочь? — строго спросил я. — Или ты опять цитируешь миссис Вильтон?
— Миссис Вильтон, — ответила Виджет, взглянула на меня и добавила: — Возможно, я рано развиваюсь.
И тут кольцо на осциллографе дрогнуло и вытянулось с одного края. Я выключил устройство.
— Выключено! — крикнул я Генри.
Из салона не раздалось ни звука. Я выглянул туда и тут же вернулся.
— Мари и Генри, — сказал я, — кажется, помирились.
Кэрол улыбнулась. Оказалось, что я соскучился по этой улыбке. Я поцеловал ее.
— Продолжим. Иди туда и сделай то, что скажет Генри. Когда вернешься, то расскажешь мне, боишься ли чего-нибудь.
Кэрол тут же вышла. Я удержал дочь, которая хотела пойти за ней.
— Готово! — крикнул Генри через минуту.
— А что делает мама? — спросила Виджет.
— Сядет в кресло, где раньше был шлем, и две минутки поспит, — сказал я и потянулся к выключателю.
— А я?
— А ты хорошо себя вела?
— Ну, не знаю… Наверное, хорошо. Но я разбила твой стакан для бритья.
— О-о…
— Но зато я заботилась о маме, когда тебя всю ночь не было дома.
— А как ты заботилась?
— Я сказала ей, что ты замечательный.
— Так и сказала? Господи, благослови тебя, маленькая!
— Это было не трудно. Ты потом сам скажи ей об этом.
— Ты думаешь, Виджет, она сама не знает? — смеясь, спросил я.
— Наверное, знает…
— Ну, что там у вас? — крикнул я Генри.
— Выключай! — отозвался он.
— Давай теперь ты, — сказал я Виджет.
— Хорошо, только сначала ты поцелуй маму, чтобы она стала веселой.
Я там и сделал. Один лишь взгляд в безоблачные глаза жены подсказал мне, что с ней опять все в порядке.
— Это лишь сны, любимый, — пробормотала она, когда я дал ей такую возможность. — Глупые сны. Я даже не помню, о чем они были. Но там были все мы: ты, Виджет и я. Только я понять не могу, почему там все было так плохо…
— Я знаю, — прошептал я. — Позже я расскажу тебе.
Мне нужно было снова включать устройство, чтобы обработать Виджет. Когда все закончилась, мы с Кэрол вышли в салон. Наша дочь крепко спала и улыбалась во сне. Кэрол наклонилась и поцеловала ее.
— Мам-очка, — пробормотала она, не открывая глаз, как всегда делала, когда была вдвое меньше.
— Привет, Видж, — сказал я.
— Привет! — она открыла глаза.
— Видела что-нибудь во сне, соня?
— М-м… — протянула она, и взгляд ее внезапно стал настороженным.
— Продолжай, крошка. Все нормально, — сказал я.
— Только не сердись, папочка. Но мне приснилась моя старая кукла.
— Точно знаешь, что приснилась?
— Да. Приснилась. Но я притворилась, будто это было по-настоящему. Мне очень жаль, что она не настоящая. Я бы хотела, чтобы у меня была такая кукла.
Мы с Кэрол обменялись пораженными взглядами.
— А еще мне жаль, что Микки-Маус тоже не настоящий, — продолжала дочь. — Мама!
— Да, любимая?
— А что будет на завтрак?
Виджет снова была в норме.
— Что здесь происходит? — раздался вдруг негодующий баритон.
Мы все застыли.
— Уикерхэм, — прошептал Генри.
— Кто там? — прозвучало из-за двери.
— Это я, Годфри, — отозвался я. — Входите.
Уикерхэм вошел, высокий, широкоплечий, весь в черном. Виджет тут же спряталась за мать. Больше никто не шевельнулся. Перешагнув через порог, Уикерхэм увидел Генри и сбился с шага, заметив его распухшие губы. Он казался уже не таким высоким, когда остановился и повертел головой, глядя на Мари, Кэрол и Виджет, а затем рывком повернулся ко мне.
— Вся компания в сборе, — сказал я. — Все мысли вылетели у меня из головы. — Они исправлены, — почти беззвучно добавил я.
Рот Уикерхэма чуть приоткрылся. Взгляд его метался с женщин на меня и обратно. Краем глаза я увидел, как побледнел Генри.
— Значит, вы все знаете, — сказал он. — Это вы сделали.
— Да, — сказал Уикерхэм, сказал это мне.
Генри подошел вплотную к Уикерхэму, который высился над ним, как скала. На скулах Генри так и играли желваки.
— Поднимите руки, — почти вежливо сказал он.
Уикерхэм взглянул на него с неожиданным негодованием, поднял свою ручищу, но не ударил и даже не пихнул, а лишь чуть дотронулся до груди Генри.