— Это была просто шутка, — сказала Джудит и встала из-за столика.
— Куда ты пойдешь?
— Я не знаю. — Ее голос звучал устало. — Куда угодно… Подальше от тебя, Вуди. Найди меня, когда выкинешь все это из своей головы. Я никогда не слышала ничего подобного и… О, ладно. В любом случае, существует естественное объяснение всему, что произошло.
— Конечно. И я рассказал тебе о нем, но ты не поверила.
Она вскинула руки, и я увидел на ее лице вполне реальное отвращение. Я поймал ее за руку, когда она уже поворачивалась.
— Джудит!
Она стояла, не глядя на меня, не пытаясь вырваться, просто стояла, совершенно безразличная.
— Ты же это не серьезно, Джудит, детка! Ты просто не можешь уйти. Ты же — единственная, в кого я теперь могу верить.
— Когда ты выдумал меня, Вуди, то дал мне слишком много ума, чтобы я могла продолжать любить… психа сумасшедшего, — добавила она почти беззвучно.
Потом вырвала у меня свою руку и ушла.
Я долго сидел неподвижно, глядя, как томатный соус постепенно пропитывает кусок итальянского хлеба.
— Она вернется, когда соус доберется вон до той дырочки, — пробормотал я себе под нос.
И немного позже:
— Когда он доберется до корки…
На это потребовалось много времени, но она не вернулась. Я попытался со смехом отмахнуться от мысли о ней, но от этого смеха стало больно лицу. Я расплатился и вышел на улицу. Потом оказался в каком-то дешевом баре, где хорошенько напился и… дальнейшее плохо помню…
Послушайте вы, крылатые создания. Послушайте, создания, которые растут и зеленеют. Я жалею, что создал вас, жалею, что придумал вас, что наблюдал, как вы растете, смотрел, как вы умираете и вновь оживаете, чтобы однажды умереть окончательно. Вы созданы из восторга и тепла моей души. Вы созданы из солнечного света, который тоже сделал я. Вы и все остальное, сильные и красивые создания, и люди, и музыка, и богатство, и магия, и самые основы. Вы все исчезнете, потому что я просыпаюсь. Простите меня, мои великолепные призраки!
Я знаю, с чего все началось. С Хабанеры Секо. Ее варят на Гватемале, она пьется легко, как шотландский виски, она крепкая, как водка, и действует похлеще абсента. Если вы можете пить ее, не разбавляя. — а кто на это способен? — то не сумеете выпить много… Да оно и не нужно.
Одна порция, и я почувствовал себя гораздо лучше. Вторая, еще лучше. Третья, и я вернулся к тому состоянию, с которого начал. Четвертая, и я стал ужасно мрачным. Седьмая — мне стало совсем плохо. Крутая эту штука. Все горе мира скопилось в этой бездонной бутылке, и я стремился допить ее до дна и взять вторую. Джудит ушла, а без Джудит не было больше солнца, потому что ему не для кого было светить. Все кончено, сказал я про себя. Ей-Богу, я действительно чувствовал, что это так. Шатаясь, я оперся о дверной косяк, ища улицу;
— Проснись, Вуди, — с дрожью в голосе воззвал я к себе. — Теперь все кончено. Все. Нигде ничего больше нет. Жизнь — просто невероятная вошь на стерильном шарике. Мужчина — чудовище, а женщина — призрак! Я же не человек, а просто спящее сознание, и сейчас я просыпаюсь! Я просыпаюсь! — Я отлип от косяка и принялся кричать: — Проснись! Проснись!
Я не могу сказать, как это произошло. Все вокруг уменьшилось и стало выскальзывать из существования. Нет, не было никакого насилия, никаких ужасов, ничего не падало и не ломалось. Все просто стало размытым, словно не в фокусе, и исчезло, оставив меня лишь в одном элементе — глубоком, толстом, абсолютном одиночестве. И что-то холодное ударило меня в последнее мгновение перед тем, как я… ушел. Это была Джудит. Она бежала ко мне по улице, протягивая руки, и улыбка играла на ее лице. Она вернулась, в конце концов, но ничто уже нельзя было остановить и вернуть назад. Мой сон закончился!
Я и этот толстый элемент бесшумно расширились до самых границ моего создания, моей Вселенной, и канули туда же, куда перед нами отправились все могучие светила и туманности — в небытие. И я остался там, где нет никакого времени, там же, где был, прежде чем придумал эту Вселенную. И я стал думать о том, что все эти птицы и скалы, войны и очарование, ликование и победы были лишь вымыслами моего гордого воображения.
И только теперь я посмел подумать о последнем вопросе, окончательной, глубочайшей и всесодержательной концепции…
…потому что, если вся Вселенная была всего лишь созданием чьего-то воображения, если ничто не могло остаться существовать, когда их существование подвергалось сомнению, то, может, и сам я — всего лишь просто вымысел моего воображения…