Я смотрю на Клэр. Пальцы у нее сжаты, как и у меня. В глазах пузырится все та же жидкая лава. Но слава богу, мою жену можно убедить, если это делать со всей настойчивостью, – к тому склоняют меня дневниковые заметки за последние двадцать лет. Факт: в одной из записей за июнь 1995 года говорится, к примеру, что Клэр неравнодушна к малиновым розам и что «долгая, упорная мольба – ключ к ее неподатливому сердцу».
Тем не менее меня передергивает. Стоит таблоидам прослышать, что я один раз изменил Клэр, и можно попрощаться с мечтами о парламенте.
– Инспектор, – говорю я, – надеюсь, вы не намерены меня арестовать?
– Господи боже, нет. Конечно нет, сэр. Нам нужны всего лишь свидетельские показания.
Трудно решить, должно это меня напугать или успокоить.
Ричардсон прокашливается и слегка дергает подбородком.
– Вы хотите знать, что писала о вас София? – говорит он. – Что ж, наш ордер позволяет частично раскрыть содержание ее дневника лицам, которых расследование касается напрямую. Я могу поделиться с вами некоторыми деталями, когда мы приедем в отделение.
Детектив, наверное, думает, что я отдам все, лишь бы узнать, что она обо мне писала.
– Я поеду с вами, инспектор, – говорю я со стоном. – Я буду добровольно помогать следствию, несмотря на полный бред в голове Софии относительно природы наших отношений.
– Благодарю вас.
– Верь мне, Клэр! – говорю я, заглядывая ей в глаза с самой горячей мольбой, на которую только способен.
Но Клэр не отвечает, и я шагаю вслед за детективом по садовой дорожке к машине.
Я думал, меня отведут в комнату для допросов. Вроде тех, что показывают в кино, – голые стены, стол, стул, мощная галогеновая лампа светит прямо в глаза несчастному подозреваемому.
Вместо этого меня проводят в кабинет Ричардсона. Рабочий стол почти пуст: компьютер, чей-то айдай (может, Софии?), цифровой диктофон и гигантский скрепкосшиватель. Почетное место в левом углу стола занимают деревянные шахматы. Пешки уже вступили в ожесточенную схватку. Ни огромных стопок бумаг, ни разбросанных в беспорядке картонных папок, ни чашек с заплесневелыми остатками кофе пятидневной давности. Однако полки позади стола позволяют кое-что узнать о Ричардсоне. Блокноты с цветными наклейками составлены безупречными рядами и следуют друг за другом в точном соответствии с оттенками этих наклеек.
Нужно быть осторожным.
Не показывать, что мне страшно, даже если это так.
В глаза бросается металлическая доска на задней стене с выгравированным на ней текстом:
Мне просто необходимо быть начеку. Предельно осторожным. Я нюхом чую людей из породы инспектора Жавера[2], которые в погоне за ответами перевернут все камни до единого. У таких работа заполняет легкие с каждым вдохом. Горбоносый детектив не успокоится, пока не выудит правду.
– Спасибо, что согласились приехать, – говорит Ричардсон. Потом указывает на сержанта, что зашел вместе с нами в кабинет, – серьезного молодого человека с толстыми, словно гусеницы, бровями. – Это сержант Дональд Ангус, он будет впечатывать ваши свидетельские показания в формуляр MG11, согласно инструкции. Потом вы подпишете этот формуляр.
Я киваю.
– Значит, вы дуо, мистер Эванс.
– Разумеется.
– Как давно вы женаты?
– Двадцать лет.
– Дети?
– Нет.
– Вы успешный литератор. При этом вы надеетесь пройти в парламент от Южного Кембриджшира и будете участвовать в выборах как независимый кандидат.
– Совершенно верно.
– Что сказала София Эйлинг, когда подошла к вам после выступления в Йорке?
– Сейчас посмотрю.
Я достаю айдай, набираю на клавиатуре запрос и вновь поднимаю взгляд на Ричардсона:
– Сказала, что ей очень нравятся мои романы. Что она читает их уже много лет. И надеется, что ее неопубликованную рукопись ждет такой же успех. Так, по крайней мере, говорит мой дневник.
– Что-нибудь еще?
– Нет.
– Подождите минутку. Разве мисс Эйлинг не сказала, что она от вас без ума?
Какой он сообразительный, этот инспектор Ричардсон.
– Ах да. Сказала.
– Что вы ответили?
– Сказал, что польщен.
– Что произошло после этого?
Я молчу. Я отдал бы все, лишь бы узнать, что написала София в своем дневнике о нашей первой встрече.
2