Соня не отличается красотой. Рахель Гальперина красивее ее, Лея Лурье красивее ее, Аснат Магрегот и Яэль Хают — красивее ее. Даже другие девушки, которые не считаются красавицами, может быть, красивее ее. Лицо ее веснушчато, глаза не черные и не голубые. А что касается волос, они стриженые и не блестящие. Однако все эти недочеты находятся у Сони в таком сочетании, что только увеличивают ее прелесть. Недаром тот русский журналист, друг Сониного отца, учивший Соню ивриту, говорил: нет такой, как ты, Соня! Греховодник этот, считавший себя уже стариком, почувствовал себя юношей, когда познакомился с Соней. Как создана Соня притягивать сердца стариков, так создана она притягивать сердца юношей. Гриша увлекался ею, Яркони увлекался ею, Горышкин увлекался ею, а о Рабиновиче и говорить нечего. Сейчас вот сидит Ицхак перед Соней, потому что он — друг Рабиновича, а Рабинович — друг Сони. Ицхак не отличается такой остротой ума, как другие наши товарищи. Но есть в нем нечто притягательное. Соня не знает, что это. Подняла Соня руку и пригладила волосы. Волосы ее подстрижены по-мужски, хотя она не похожа на мужчину. Вначале, когда увидел Ицхак Соню в море, она показалась ему похожей на юношу; сейчас он видит в ней молодую девушку, которую наш друг Рабинович предпочел всем ее подругам в Яффе. Ицхак сидел — и не сидел. Хотя не было у него опыта общения с женщинами, понимал Ицхак, что некрасиво гостю сидеть, когда хозяйка дома стоит. И если он и сидит, то сидит весь напрягшись.
Наклонилась Соня к дивану и вынула из коробки под диваном плетеную корзинку, и две плоских тарелки, и ножи, и бумажные салфетки для рук. Поднялась на цыпочки и сняла со шкафа апельсины. Положила апельсины в корзинку и поставила ее на стол. Села, и взяла нож, и сняла кожуру, и поставила перед Ицхаком очищенный и разделанный на дольки апельсин. Взял Ицхак дольку и съел, а Соня тем временем чистит второй и третий. «Ешь, — сказала ласково Соня, — тут их много». Взял Ицхак еще одну дольку и рассказал ей, Соне, как он ел впервые апельсин. Когда заболела мать, мир праху ее, купил ей отец апельсин. Разделила мать апельсин на части и дала каждому ребенку. В результате не осталось для нее ничего. Сказала Соня: «Да, да… За границей апельсины дорогие, в то время как в Эрец Исраэль они валяются прямо на улице». И рассказала, как однажды приехала в Эрец Исраэль попадья из ее города и зашла повидать Соню. Положила Соня перед ней груду апельсинов. Сказала попадья: «Сонечка, ты обращаешься с этими дорогими фруктами, как мы — с картошкой». — «А вы обращаетесь там, в ваших краях, с картошкой, как мы с апельсинами». — «Да-да, — сказала попадья. — Человек не ценит то, что есть у него, а любит и ценит то, чего у него нет».
— Да-да, — повторила Соня слова попадьи. — Человек не ценит то, что есть у него… Бывает, что ты встречаешь в простом выражении целую мудрость.
Ицхак вытер руки и взял книгу Торы со стола. Взглянул и увидел… тут — вычеркнутую строчку, там — надписанное слово. Сказала Соня: «Это книга моей подруги, которая откорректировала ее согласно поправкам доктора Шимельмана. Ты ведь знаешь доктора Шимельмана? Он произносит речи, как пророк, и проводит исследования, как профессор».
Когда собрался Ицхак уходить, сказала Соня: «Теперь, раз ты побывал у меня, я надеюсь, что ты снова зайдешь». Сказал Ицхак в ответ: «Конечно, конечно». Понимал Ицхак, что его «конечно, конечно» — сомнительно. Но подумал про себя, если встретимся еще раз и она скажет мне: заходи! — не откажусь. Сам — не приду. Как только он вышел, сразу же захотелось ему вернуться.
3В небе стояла луна, и из цитрусовых плантаций поднимался аромат, и шумело море, но это был не шум могучих вод, а едва слышный плеск воды. Даже если ты не побывал у такой девушки, как Соня, ты видишь, что эта ночь не похожа на остальные ночи. Луна улыбается в поднебесье, и мир радуется, и аромат апельсинов льется из каждого сада и от каждого дерева; это — тот аромат апельсинов, которые здесь, рядом с тобой, и если протянешь руку к дереву и сорвешь себе плод, не сделает тебе выговор хозяин сада; эти апельсины валяются тут, как картошка за границей. Голод, нужда и унизительные скитания от крестьянина к крестьянину и от конторы к конторе, и другие испытания, которым подвергся Ицхак, исчезли, осталась лишь память о них. Глупец был Рабинович, наш товарищ, что уехал! В эти минуты не было у Ицхака тоски по Рабиновичу, тоска была у него, у Ицхака… — он и сам не знал, о чем. Луна играла сама с собой. Пряталась за облаками и светила сквозь них.