Жандарм саженного роста (меньше не брали) выкрикивает:
— Карета господина Маковского!
Семья выходит на мороз.
Жандарм следит через дверь, сели ли в карету, тронулась ли она, тогда по списку, который у него в руке, он объявит:
— Карета такого-то!
Семья Маковского села в ту самую карету, которую вскоре ударит трамвай на углу Садовой и Невского. От удара вылетит из кареты русский Тьеполо и расшибет голову о мерзлые торцы мостовой. Будет аукцион его мебели и коллекции кокошников, русского оружия, серег XVI–XVII веков. Все будет продано, вдова (по слухам) получит миллион золотом. Эта цифра всех тогда ошеломила. Как! не железнодорожные акции, не нефть, а одни «игрушки», забава, безделки, которые приятно повертеть в руках, тронуть и положить на место, — целый миллион!..
— Карета Смольного института, — ревет жандарм.
Мы с Сережей Хреновым смотрим на девушек в каких-то уродливых шубах, сшитых казенными портнихами… Фасон шуб не менялся с эпохи Николая Первого, который любил заезжать в Смольный и дарил лаской воспитанниц старшего класса.
Ложа «смолянок» была в бенуаре, по правой стороне, недалеко от выхода из партера. Если медленно идти мимо, то можно было полюбоваться юными лицами, блеском глаз, пылающими от волнения щеками… Но все было заковано, все подтянуто на тугих подпругах физически и нравственно. Все отдрессировано, выезжено, как у лошадей в цирке. Ни одного непроверенного движения. До отказа затянутые корсеты давали эту прямизну спинного хребта и постановку шеи. Ни одного жеста, который бы выражал темперамент, молодость, оживление от музыки, от рассматривающих их мужчин, среди которых, может быть, находится «он». «Он» на всю жизнь, как мечталось им за толстыми стенами, сложенными под наблюдением Кваренги. Жест руки, передающей программу подруге, полуулыбка на какое-то ее замечание. Не больше! Не сильнее! На двенадцать, четырнадцать девушек две-три красавицы, остальные только элегантны, тонки и «безукоризненны».
А Народный дом!
Вход три копейки. Преображенцы, семеновцы-гиганты со своими зазнобами — горничными из графских домов. У зазнобы в ушах барынины бриллианты (они потом станут ее собственностью). Этот тип у Л. Пастернака («На побывке в деревне») метко схвачен. В деревню они оба не вернутся, на барынины бриллианты мечтают открыть пивную или публичный дом.
Парочка сидит за столиком. Офицеры сюда не ходят, не надо козырять и тянуться. Здесь они люди, а не солдаты. Она: «Ты останься на сверхсрочную, а я годика три у графини поживу… Ну тогда… только смотри: в церковь…» Это совсем не похоже на «гниль» Тулуз-Лотрека. Нет, все это биологически здорово, крепко, и даже иногда очень красивы и «она» и «он».
Кроме Константина Маковского, отъезжающего из Мариинского театра в собственной карете, я видел несколько раз еще и Илью Ефимовича Репина. Никто еще не написал научного исследования о работе человеческой психики — когда, в силу каких причин человеческая психическая машина начинает «буксовать», все рули дают неверное направление ее ходу, тормоза отказывают и т. д.
Впрочем, иногда многим приходит в голову несовершенная работа нашего мозга под влиянием каких-то внешних причин!
Так шлиссельбуржец Николай Морозов был изумлен, что некоторые ученые средневековья, положившие основы многим современным наукам, мозг которых работал с «гениальным совершенством», наталкиваясь на определенные проблемы, начинают лепетать, как маленькие дети, или кликушествовать самым искренним образом, искренним до глубины души, на манер суеверной деревенской бабы.
Он изумлялся: как человек, постигший ряд современных научных идей еще во мраке средневековья, начинал говорить самым убежденным образом о непорочном зачатии или рассуждать о том, что бог-сын на облаках сидит по правую сторону от бога-отца, а не по левую!
Н. Морозов приходит к заключению, что чувство страха парализует целые участки мозга. Импульсы мозга, проходя через эти участки, дают скверную работу!
Подобные же искажения работы мозга мы имеем, когда дело идет о чувстве «Уважительного Преклонения» или «робости перед Авторитетом». В особенности, если это преклонение воспитано с детства! «Перед начальством немею»!..
Репин прожил долгую жизнь. Многие, вступившие уже взрослыми людьми на ниву интеллектуальной жизни, знали, уважали, преклонялись перед Репиным еще в отроческом возрасте! Репин был для ряда поколений «властителем дум», если бы можно было употребить этот термин, выработанный для философа и писателя, в отношении живописца!