Когда Косов, захватив мешок с пшеном, уехал, Настя вылезла из-за печки.
- Дядя Ваня, я знаю...
- Ничего ты не знаешь, - оборвал ее отец.
Я не обижался, что у них появились какие-то секреты от меня: и без того слишком много злого и жестокого довелось мне видеть. Горькая усталость одолевала меня.
И я спасался от нее тем, что вспоминал сказки. И хорошо было, когда клал голову на колени отца, прислонив пятки к теплой печи, слушал его сказки. Но недолго пришлось ему рассказывать, а нам с Настей слушать...
4
Однажды ночью несколько мужпков подняли с постели Никапора Поднавознова - заведующего общественным хлебным амбаром.
- Или голова с плеч, илп давай хлеб!
Он поломался, потом тащил просо вместе с другими.
Активисты бросились спасать зерно. В драке Нпканор убил секретаря сельского Совета. Отец хотел арестовать Поднавознова, но тот, отстреливаясь, убежал в прибрежный лес. Представители власти ловили его, а он, озверев, врывался ночами со своей бандой в дома активистов, убивал, трупы спускал под лед... Жена и дети отреклись от него. Говорили, будто Никанор Поднавознов лишь пешка в банде, а настоящим атаманом является другой человек. Имени его никто не знал, и лица настоящего своего он никому пе открывал. На коне ли едет, пешком ли идет - морда башлыком закрыта. Одни говорили, будто несусветного безобразия лицо его, потому-то и хоронится от людского глаза, другие посмеивались, утверждая, будто атаман вовсе но живой человек, а чучело, потому-то в него сколько ни стреляй, ему все нипочем.
Мы с Настей, когда отец уходил в сельский Совет, закрывали двери на все засовы.
Как-то под вечер нежданно-негаданно заявился дед Алдоким. Пришел он вместе с отцом. Худое лицо заросло короткой бородой, глаза были все такие же, по-летнему ярко-синие. Старик обнимал меня, дрожал его скрипучий голос:
- Андрияш, Андрияш. помнишь, как летовалп на бахчах, а? А как мельницу берегли? Теперь, значит, под крылом отца родного. Хорошо! А вот я расстался с вами, помчался на белом коне, как Георгий Победоносец! Везде жизня нелегкая, люди добрые.
Алдоким достал из кармана шубы тряпицу, развязал ее и подал мне комочек сахара.
- Больше нечего, Андрияш. А уж я по тебе извелся душой. Думаю, как он? И ты, Настя Акулинишна, прилепилась тута? Хорошо! Иванушка, я у тебя поживу денекдругой и уйду, поколь ноги ходят. Опять у вас тут озоруют.
- Живи, места хватит. Только хлеба нет.
- Не тужи, слыхал я в волости: везут пам хлеба. Говорили: сам Ленин старается. Не дадут помереть.
Но люди помирали. Два мужика были назначены хоронить их. Через день заходили они в дома, спрашивали:
- Есть кого на могилки везти?
Как бревна, наваливали мертвых на сани, увязывали веревкой и отвозили в братскую могилу - яму за кладбищем. Пришли однажды и к нам, поглядели на меня, на Настю, один сказал:
- Сюда пока еще рановато. Через неделю, если не привезут хлеба.
- А я ведь думал, что председатель Совета булки да блины ест, - сказал другой. Пахло от них жирными кислыми щами и самогонкой.
Большой радостью для меня был приезд к нам Кронпда Титыча. Привез он муки, соли, картошки.
- Ну. как. Андрей Иваныч, надумали пойти ко мне? - шутил Кронид, улыбаясь хитрыми глазами. - Ты бы, Ваня, хоть на время передал мне сына-то.
Отец не ответил. После ужина мы с Настей залегли на печь.
Отец и Кронид разговаривали за столом, куря одну самокрутку.
- Революция хороша до поры до времени, - говорил
Кронид, щурясь на огонек коптилки. - Взяли землю у помещиков - хватит! Дальше крестьянину не попутпо с другими сословиями. Помяни мое слово: упустит мужикслучай, крепко потом зануздают его! - Он затянулся дымом, передал цигарку отцу.
- Мужик мужику рознь, - сказал отец. - Тебе, Кронид, конешно, хотелось бы захватить всю землю, батраков запрячь. А?
Жесткого покроя лицо Кронида посуровело.
- Эх, зачем я только родился разнесчастным мужиком! - с ожесточением выпалил он. - Бунтовал мужик - его в каторгу, плетями. Теперь пролетариат тоже подкует.
Революция широко размахнулась, осадить нужно. В берега загнать, пусть закон отвердеет. Ты знаешь, что хлеб на ваше имя получен, да везти его боятся. Банды! А?
- Врешь! Да где же он? Почему не везут? - Отец страшно заволновался.
- Не везут по причине бандитизма, а может, и хитрят: пусть, мол, некоторые перемрут, нам больше достанется.
- Да как же ты-то смотришь спокойно? - возмутился отец.
- Вот приехал по этому делу, Ваня. Да что ты сохнешь душой о других? Перемрут слабые, а сильные и красивые останутся. Просторнее на земле будет.
- Я прямо не верю, что ты так говоришь, Крошщ, Ведь помещиков громили вместе. Красноармейцем ты был.
Вроде знаю тебя, а теперь вижу: пе знаю.
- Не знаешь ты меня, Иван, хоть и якшаемся мы с тобой аж еще с жениховства.
Отец и Кронид, видно, не ложились в эту ночь. На рассвете пришли еще трое с ружьями, а утром Кронид с этим небольшим отрядом арестовал бандитов в риге, где собрались они и ждали своего атамана. Произошла перестрелка, и все бандиты были перебиты.
- Ну. вот теперь порядок будет, - сказал Кронид, прощаясь с отцом. Поднавознов уничтожил коммунистов, а мы его. В берега входит жизнь. А атамана не поймали. Не Мокей был им. Тот просто дурак горячий. Погиб из-за Насти. Чего она стоит? А такими, как он, Россия стоит, кормится. Подумай, Иван, обо всем...
Он очень был зол, что не повидался с Алдокпмом, - старик как сквозь землю провалился.
Но когда поземка замела следы полозьев саней, на которых уехал Кронид, дедушка Алдоким зашел в дом, стряхивая с себя мякину. На этот раз он молчал, лишь многозначительно переглядывался с отцом. Чувствуя, что они непременно заговорят ночью, я притворился сонным, посвистывая носом.
И вот в теплой темной тишине послышался скрипучий голос старика:
- Иван, прими мое покаяние, ради бога.
- Да ведь я не батюшка. В бога не верю.