Тьфу-тьфу, чур меня! Надо же, посреди семестра такие страсти пригрезятся. Студент гонит прочь даже тень воспоминаний об экзаменах.
Университетский лифт нетороплив, исполнен внутреннего достоинства, временами капризен. Когда в него до отказа набивается молодого народу, охает, стонет, занудливо хныкает, противно электрически дребезжит, выгоняя лишнего, кто вскочил в последний момент и расслабился: успеваем.
— Забьем стрелку на большом сачке? — В данный момент кто-то в здании наверняка произносит эту фразу.
— Вариант, давай забьемся, какие проблемы, с полпинка.
Последняя фраза переводится как «да». Поясняю на всякий пожарный, мало ли.
«Сачок»… Если отечественная филология выковывается в МГУ, то будущее родного языка туманно. Холл первого гуманитарного корпуса и правда сходен с рыболовным сачком — кишмя кишит нашим братом, как головастиками. Но есть еще теория — слово «сачок» происходит от глагола «сачковать». В этом, думается, более житейской правды.
Старательно впечатывая каблуки в звонкий мраморный пол, пересекаю простор сачка в смутной надежде на оклик. Увы, никого знакомых.
— Так куда?..
Впереди Никита! Явно не спешит. Обогнать, кивнуть небрежно: «Привет, я тороплюсь»?.. «Ну, торопись»… Плечами еще пожмет, чего доброго. Его забавная тень прыгает в такт походке, кособочится. Никита прет, чуть наклонившись вперед, глядя прямо перед собой. Этакая устремленность в никуда.
Прибавляю шагу. Хлопаю снятой варежкой по плечу, захожу с другого.
— Катерина!
— А ты надеялся узреть королеву Анну?
Удивлен? Обрадован? Вроде того, но навряд. С чего бы?
— Славка говорит, ты похожа на королеву Анну.
— На самом деле я — Лоренцо Валло.
— Почему? — Ошарашен.
— Ну, вообще-то Лоренцо Валло — это глагол.
— Как это?
— Слитно. И с маленькой буквы. Лоренцовалла, лоренцовалла и постепенно налоренцовалла.
— Надо лоренцовалл перелоренцовать, перевылор… перевыр…
Вот такой треп. Возвышаюсь над Никитой на эскалаторе.
— Ты куда сейчас?
— В библиотеку.
О, банкротство моих хилых надежд.
Станция метро Кропоткинская.
— Мне выходить, — произносит Никита. Безо всякого сожаления.
— Мне тоже, — решаюсь я.
— На этой станции можно играть в шахматы, — произносит Никита, глядя на мраморно-гранитный пол. — Восемь на восемь разноцветных клеток, — я считал… Мы здесь как фигуры. Куда пойти?..
— Было бы действительно здорово набрать команду, сыграть. — Пропускаю мимо ушей двусмысленность «пойти».
— Как-нибудь, — хмыкает. — На королеву ты не потянешь, может, ладьей?
— Пешкой. Без возможности стать королевой играть не стоит.
Скотина. То «королева Анна», то «не тянешь».
— Живешь в этом районе?
— Нет. Просто я тоже хотела поехать в библиотеку…
— А может, заглянем в кафешку, здесь неподалеку?
Стеклянная комната. Таких сейчас полным-полно в Москве. Стойка. Огромный, дико национальный самовар и интернациональная микроволновка. Столики «под мрамор», плетенные легкие стулья. И несколько посетителей, оживляющих пейзаж.
Набор всяческой снеди в витринках. Пугают омары, красная икра и осетрина.
— Н-не, пошли отсюда, — тяну Никиту за рукав.
— Вот уж нет! — Звякает хилой мелочью в кармане. — Чего пожелаете, королева Анна?
По правде сказать, я желаю по-быстрому и, по возможности, без урона для собственного достоинства смыться отсюда. Если у тебя шиш в кармане, ты преступник перед всяческим благополучием.
Вытаскиваю из кармана несчастную, сто раз деноминированную десятку:
— Хотела купить «О духовном в искусстве» Кандинского, но…
— Оставьте свою мелочь, миледи, — с барским видом пробасил кавалер. — Есть у меня несколько луидоров. Не только духовным жив человек.
Садимся за столик. Ждем кофе.
Вглядываюсь в тех, кто сидит по соседству. Со взаимным любопытством взглядывают на нас. Вот они, кому не наклодно — кофе по двадцати рублей за чашеку-наперсток. Обычно одеты. А чего я ожидала? По алмазу с куриное яйцо в каждом ухе?
— Вот, думают, двое безденежных идиотов, — обиженно говорю.
— Не заморачивайся, этот мир создан не для денег. — Учительствует Никита. — Это тебя Ванька загрузил, да? Социальное там неравенство, статус, перераспределение ценностей…
— При чем здесь Ванька?..
Официантши скользили мимо, кассирша грустно смотрела в окно фиолетово накрашенными глазами.
— Понимаю, мы не те, — поймал Никита официантку, — но мы тоже заплатили за кофе. И не уйдем, пока не выпьем его.