— Вот–вот, сам и ответил за меня, — где ухватил, там и тащи. А мы — не загадка. Нам, батя, правда дороже жизни. Иначе смысла нет ни в словах высоких, ни в сделанном тобою и всеми нами, то есть, народом, ни в том, что сделать предстоит.
— Или мы не боролись? — вздохнул Лукас.
— Боролись, проливали, как же, не о том речь. Но где–то иные из тех, что наверху рулят, померкли душой, а у нас, народа, ослабло зрение и мы и не заметили, как пристроились к нашему народу прилипала, и тоже вышагивают, может, громче всех покрикивая: «Левой, левой!!!».
— Чтой–то завернул ты, Семён. Непонятно толкуешь.
— Тогда короче и проще, для ясельных. Не из таких, как Петлюк, должна состоять Советская власть. А то, что он говорит складно, не должно сбивать нас. Гнать его надо отсюда. К станку приспособить, деятеля, заставить что–нибудь конкретное и полезное точить или строгать…
— Давайте веселее постукайте третий! — издалека крикнула Надя, заметил, что питатель из–под третьего бункера перестал подавать руду. Два молота одновременно саданули по стальной стенке ёмкости. Глухо осели в бункере капшуки, содрогнулась громада металлических конструкций дозировки, из питателя щедро потекла на ленту лиловая рудная масса. По тому, как тяжко прогибалось полотно ленты, как оно припадало плотно к роликам, можно было заключить, что на ленте почти чистое железо.
Евстафьев, отирая ср лба пот, нагнулся к Сербе:
— Боюсь я, что Глюев скурвился и отнёс письмо начальнику, не верю что–то я последнее время Вовке. Где это видано, чтобы по три недели «Правда» не отвечала? Квитанцию бы с него спросить…
— Не запускай сплетню по цеху, Вова. Я верю Глюеву, даже если ты ему не веришь.
— Доверяя, — проверяй… Вчера я в «Известиях» одну хохму вычитал. Оказывается, в Москве, переводя транспорт на работу без кондукторов, сократили их шестьсот человек, зато сразу оформили контролёрами полторы тысячи. А зачем? Народ потому что сволочной, доверять нельзя…
— Действительно, зачем? Затем, что и там где–то свой Петлюк сидит и забыл он вторую половину твоей присказки — «проверяя, — доверяй!».
— Ага, прямо так оно по–твоему и делается повсюду…
— Но, Володька, здесь–то ты и врёшь, брат. Сколько есть у нас отличных руководителей, человечных и понимающих свой долг интеллигента. Сам посуди, дурак не мечтает о космосе, бюрократ, я думаю, не организует научный прорыв. самое большее, на что они способны, — довести подчинённого до осатанения, а на это ума не надо. Я где–то читал, что труд становится благом тогда, когда человек хоть и вкалывает, но чувствует музыку работы. Да–да! Именно музыку. Ты чувствовал когда–нибудь желание наработаться до крайней усталости?!
— А знаешь, чувствовал. Пацаном ещё я на танковом заводе на сборке слесарничал. Голодные были, с ног валились, и бабьё почти одно кругом, а из цеха нас насильно уводили. Поспишь, бывало, в инструменталке на ветоши, и опять, как ненормальный, разводной ключ ищешь. Но то же война была, а война, она тебе — ни хухры–мухры с агломератом. Иначе мы не могли.
— Вот видишь, вы не могли иначе! Пройдут годы, кто–то из нас сдаст, вероятно, выдохнувшись физически, или, надломившись душою, кого–нибудь сдаст. Такова диалектика, Вова, но сейчас мы можем иначе.
Евстафьев бросил через плечо окурок и яростно, вслед за Сербой, бросился с кувалдой на сталь бункера. Руда, зависшая на стенке многотонным огузком, чуток дрогнула от непрестанных ударов, это видать было на верхней площадке Хахалеву, поползла и, наконец, ухнула в дно бункера тяжёлым, почти беззвучным шлепком.
— Второй думпкар заканчиваем. Первый уже взвесили, сорок семь тонн, — похвалилась Хахалеву Маша, когда он позвонил ей, чтобы узнать, как идут дела на выдаче, справляются ли спекатели.
— Ну и проклятущий, гад, — чертыхнулся Хахалев по адресу новой продукции, вытирая пот с переносицы.
— Валяй наверх, ребятки, пора зачистку начинать! — Крикнул он через проём в полу вниз в дозировку.
— Слухай, начальник, звонил вроде кто? — Отозвался Евстафьев.
— Машка звонила, второй думпкар закончили. Около сто тонн обеспечено, — ответил Хахалев, увидев в разбитое окно старенькую, видавшую виды «Победу», подрулившую с залихватским разворотом к воротам дробильного отделения.
Солнце светило слабо и беззаботно. Оно давно выполнило годовой план и теперь не особенно старалось. Серба, напротив, метеором пронесясь по Садовой, нетерпеливо постучал. Ему не терпелось поскорее увидеть Иринку. Замок щёлкнул, но к нему вышла Надежда Павловна.