— Между прочим, девочка, я знаком с Семёном не один год и знаю его как свои пять пальцев. Почему бы тебе, Семён, не приходить на заседания «Мартена»? Я сейчас руковожу этим известным литобъединением. У нас там ты бы оч–ч–чень много почерпнул в смысле техники стихосложения, формы, идеи, наконец…
— Некогда, да и не пишу я, в общем–то, уже… Интерес мой, главным образом, читательский, — увернулся Серба, чтобы не говорить Марку Матвеевичу неприятных вещей вроде того, что он уже далёк от школярских дебатов о том, что такое хорей или ямб, и что как–то он и сам руководил подобным любительским литературным объединением, хотя лично, считает, не написал ни одной стоящей строчки.
— Чепуха! — Не понял его Марк Матвеевич, которого так хотелось Семёну, как прежде, назвать по–детсадовски Мариком, но никак не по имени–отчеству… — Чепуха! При желании культурный человек всегда сможет выкроить пару часов в неделю во имя искусства. А вы знаете, люди, сколько способных работяг приносят мне на рецензию свои опусы? Тьма! Поэты нынче расплодились невероятно. Так придёшь?
— Нет, некогда, — повторил Серба и для убедительности рассказал вкратце, как нелепо погибла Людмила.
— Невозможно! — заходил ходуном Марк Матвеевич. — Скажи, как мне пробраться к вам в цех? Удастся ли оформить пропуск, как корру «Индустриалки»? По сути, поэмы, баллады и драмы валяются у тебя, Семён, под ногами. Такой материал пропадает! Шик! Боже, но кто тот пижон с гаремными привычками, скрывающийся под кличкой «Эдик»?
— Он работает в типографии, — коротко ответил Серба, не желая развивать тяжёлую тему, — Эдуард Мадоляну, наборщик. Здоровенный такой, белокурый.
— Ницшеанская белокурая бестия в приднепровском издании! — Воскликнул Марк Матвеевич, бравируя эрудицией.
— Да нет, он просто козёл, бессердечный притом козёл, — продолжал Серба, — хотя все козлы бессердечны…
— А ведь я знаю этого Эдуарда, — снова перебил его Марк Матвеевич, — там у них в наборном не так уж много белокурых половых гигантов. Встречал, как же. Действительно, он, кажись, из Молдавии. За что вот я не люблю наш город, так за провинциальную осведомлённость — «кто, где, кого…». Не успело загореться, как сразу же звонки — «Танькин Ванька в баньке Маньку очень стильно зажимал…»
— Ну и хорошо, что на виду. Меньше безобразий творится. А как кто зароется в свою нору, так сразу начинает хохмы отмачивать, — встряла в разговор Света, — или даже уголовные выбрики получаются… У нас тоже на резино–техническом одна забеременела от слесаря, а он выдурил у неё аванс вроде костюм к свадьбе купить и на лесозаготовки под Архангельск умотал…
— И кто там на лесоповал смылся? — Переспросил, заходя в комнату, Славка и поставил на стол бутылку «Столичной», пару бутылок дешёвого рядового портвейна и сиротливую буханку хлеба.
— Это я про Виталика рассказываю, того, что к тебе в прошлом году ходил, — отозвалась Светка.
— А что, правильно мужик сделал, — как умудрённый борьбой с бабьим верховенством мужчина отпарировал Славка.
— Ой, вы не верьте ему, — гордо засмеялась Света, — наш Славочка не такой! Он нас никогда не бросит, да, ласточка?
Ласточка направился на помощь к Виктору, сосредоточенно однако безрезультатно возившемуся с замолкшим магнитофоном, а Света поставила на стол приятно нарезанные малосольные огурчики. Марк Матвеевич тем временем успел откупорить бутылки и уже бренчал стаканами, изображая куранты. При всём том он философствовал:
— Сенека сказал, что жизнь — это пьянка. А вот я, Марк Матвеевич Перцов, говорю иначе. Пьянка — это жизнь. И попробуйте меня опровергнуть!..
Молчаливый Виктор отрегулировал, наконец, радиовнутренности магнитофона так, как ему хотелось, сменил бобину и понеслись, наполняя комнату, истеричные звуки музыки, записанной кое–как, без разбору…
Сербе стало тошно до темноты в глазах, но встать и уйти значило обидеть Ирину, поэтому он сначала прикинулся заболевшим, стал тереть виски, раза два тяжело вздохнул. Зачем–то тоскливо посмотрел на часы, свободно болтавшиеся на правой руке. Его состояние не осталось незамеченным Мариной. Она кинулась к нему и принялась расспрашивать, как он себя чувствует.
— Отвратительно, — ни капли не соврав, ответил ухажёр.
— Мы уходим! В конце концов, так можно и всю жизнь прокирять! — несмотря на настойчивые уговоры и обиду Марка Матвеевича и Светы, объявила Ирина, и вскоре они уже выпорхнули за калитку в прохладный полумрак улицы Садовой.