— Какой, однако, эгоизм, господа!
Оглянулись и увидели, что старик Валька сидит и скучает в одиночестве через два столика от них. Перед ним стоит початая бутылка коньяка и мясное блюдо типа азу по–татарски или беф–строганова. Естественно, что мужики тут же объединили свои усилия. После того, как они оприходовали ещё и бутылку тошнотворной апельсиновой настойки, их потянуло на свежий воздух. Лишь Ёня был трезв как стёклышко, потому что попасть на глаза патрулю в Москве врагу не пожелаешь. Да, в принципе, он и по жизни практически в рот не брал. Что есть хорошо…
Разумеется, не сговариваясь, попёрлись в родной парк. Вошли через левый боковой вход и поплелись, разминая молодые члены, вдоль знаменитых прудов. В пруды уже какой–то руководящий дурак велел регулярно напускать воды, чтобы трудовой народ брал, значит, лодочки и катался туда–сюда в свое удовольствие. Лодки, правда, уже убрали на плановый ремонт да и пасмурная ветреная погода сегодня не располагала пока к катанью, так что отдыхающие просто прохаживались у кромки воды, ведя глубокомысленные беседы, на редких скамейках сидели, тесно обнявшись, влюблённые парочки.
Друзья представляли собой трёхголового, скверно пахнущего тяни–толкая, который без всякой светлой цели брёл вдоль прудов под товарищеским присмотром подтянутого загорелого сержанта. Однако, в конце концов, удалось повернуть обратно. Вот и последний перед выходом пруд, но у Решоткина мелькнула идея.
— Господа офицеры! Я предлагаю заработать на погоны. Кто сходит до середины пруда и непременно обратно, тому достанется завтра на опохмел две бутылки. Кто, простите, забздит, сам ставит товарищам отступное… Могу не настаивать только в отношении Сенькиного товарища, служба дело святое, да к тому же ещё проездом…
Сенька с Олежкой не успели продумать условия пари, как Валька тут же, не оглядываясь, вошёл в воду и пошёл, и пошёл, гоня смолисто–чёрную грязную волну.
В этих прудах в принципе утонуть нельзя, везде по грудь, разве что в отдельных местах ямы. Дойдя до середины пруда, Решоткин обернулся, улыбнулся и под ахи остолбеневших прохожих присел два раза, окунувшись с головой. Потом он осознанно пошел к берегу, где уже затормозилось десятка два зевак. С его головы стекала ужасная грязь, поскольку свеженапущенная в пруды вода подняла все накопления со дна и еще не отстоялась, как следует. Он кое–как снял китель, отработанно сбросил сапоги и освободился от галифе, майки и носков, оставаясь исключительно в черных трусах. Начал выкручивать китель.
Семён не мог поступить иначе. Вода была не то, чтобы холодная, а какая–то обжигающая. Он медленно шёл, ощупывая дно и моля судьбу, чтобы не попалась какая–нибудь ямища, что с его способностями к плаванию было бы равносильно самоубийству.
Дойдя, наконец, до середины, он также присел два раза и по возможности быстро побрёл на берег. Там уже сгрудилось с полсотни болельщиков.
Сенька снял и бросил в траву пиджачок, рубашку, туфли и штаны, ободряюще кривой обезьяньей улыбкой пьяного гражданина ухмыльнулся ошарашенно качавшему головой Ёне, и последовал примеру бравого офицера Вальки, отжимая воду и отбрасывая с вещей натуральную тину…
— Во-о, дают! — простудно пробасил с плохо скрываемой завистью какой–то скверно выбритый гегемон. Семён с Валентином стали помогать друг другу выкручивать барахло и растирать спины.
Олежка Горбуновский был в очень неплохом шерстяном костюме, недавно купленном ему папой–генералом. Он попросил поэтому разрешить ему снять и тем спасти хотя бы пиджак. Коллеги пошли навстречу и разрешили ему облегченный вариант, но, естественно, хотя бы за половинный штраф, то есть за бутылку.
Когда Горбуновский, отплевываясь, выходил из пруда, какая–то сердобольная старушка сказала им тихонько:
— Ребятки, а ведь за милицией–то уже послали!..
Ёня не знал, что и предпринять. Надо срочно уходить, потому что назревала крупная неприятность. Попытался воззвать к остаткам совести будущих законников:
— Сень, ты возьми себя в руки и давай народ отсюда уводить, а то ведь недолго и в милицию попасть!..
Нарваться на привод в родное парковое 17‑е отделение, где их группа дежурила по линии «Бригадмила», хохмачам очень не хотелось. Поэтому они, скомкав нелегкую процедуру одевания, кое–как натянули мокрые тряпки и неожиданно бодро пошли к выходу. На их счастье, тут же подвалил родной 26‑й трамвай, на последней площадке которого правоведы и направились в Черёмушки.