Хорошо, что Нина меня обстирала и чисто приодела, а также то, что я накануне подстригся. Хотя моя, обгоревшая под забайкальским солнцем, рожа и выглядела не по–московски монголоидно, но как–то пронесло. Через несколько минут я собрал штук восемь принесенных паспортов и, под предлогом показать их в дирекции клуба для оформления соответствующего приказа о зачислении, покинул гостеприимную школу и, сдерживая желание побежать, степенно направился к метро «Кировская», куда благополучно и нырнул…
Сидя через полчаса в уютной квартирке Нининой подруги, я внимательно осмотрел добычу. В результате изучения документов пришел к выводу, что наиболее подходит для моей нужды паспорт девочки Таниной Евгении Александровны. Она родилась в июне 1941 года и совсем недавно получила новенький паспорт. Два паспорта пацанов я сразу отверг, так как они оказались десятиклассниками 1940‑го года рождения, значит, у них уже должны быть приписные свидетельства военкомата и по таким паспортам мне не прожить. Остальные паспорта девочек не подходили из–за сугубо женских имен, которые трудно переделать в мужские.
На следующий день я купил флакон чёрной туши, пару школьных ручек и несколько стальных разных перьев к ним. Вооружившись лезвием, аккуратно подтёр окончание имени–отчества Евгении Александровны и вскоре в паспорте уже красовался молодой человек Танинадзе Евгений Александрович. Немало пришлось повозиться с переклейкой фотографии, так как на уголке оной стояла выдавленная печать отделения милиции. Пришлось свою «3х 4» хорошенько придавить обрезом трехкопеечной монеты, которая наиболее близко соответствовала по диаметру. Для верности, по монете стукнул молотком. И вот к вечеру, когда пошел встречать Нину, в кармане уже лежал мой новенький «серпастый и молоткастый». Остальные паспорта я тщательно изорвал и выбросил в урну, где было полно гнусного мусора, с таким расчетом, чтобы никто не проявил любопытства и не отнёс клочки в милицию. Теперь начиналась новая жизнь, в которой я «помолодел» на шесть лет. Придётся коротко и часто стричься и по два раза на дню бриться. Вообще–то я за последние полгода сильно похудел, так что, как дистрофик, вполне мог сойти за шестнадцатилетнего акселерата.
Нина написала маме в Запорожье письмо, в котором обещала ей приехать в гости. Дело в том, что мама забросала её паническим письмами, на которые невозможно было правдиво ответить. К ней наверняка не раз приходили из милиции и военкомата, ей не напишешь, что я дезертир и кайфую с Нинкой в Москве…
Обсуждая наши дела, мы всё более приближались к выводу, что мне надо попытаться устроиться на работу, но это, мы понимали, невозможно в Москве. Попытки снять комнату под Москвой ни к чему не привели. С неделю я планомерно объезжал электричкой несколько поселков. Неплохо изучил пешком Плющево, Вешняки, Выхино, Косино, Ухтомскую. Но, увы… Подруга Нины отказала в квартире, что–то заподозрив, и я стал все чаще ночевать на вокзалах. Личная жизнь в таких условиях превратилась в каторгу. Мы встречались с Ниной, как в 1956‑м, шли на пару сеансов подряд в «Метрополь» и, как салаги, целовались в последнем ряду. Было прекрасно, но тревожно и без всякого просвета впереди.
Сентябрь пролетел быстро. Погода стояла прямо–таки летняя и ласковая. Но в последних числах прошли холодные дожди и болтаться на улице становилось невыносимо. Нина страдала, глядя на меня, но ничем помочь не могла. Кроме того, на её скромную зарплату в «Чайке» вдвоём прожить было нелегко, хотя шеф–повар, узнав, что у их симпатичной кассирши муж мается без работы, частенько подкидывал ей в конце смены то приличный кусок мякоти, то килограмм сливочного маслица, то ещё чего съедобно–питательного.