Выбрать главу

Не прошло и полутора суток, как я утром высадился на заплёванном перроне станции Кривой Рог. Наскоро чем–то буфетным перекусив, побежал в город определиться, какая здесь ситуация. На первом же щите объявлений красовалось несколько призывов идти на работу на ЮГОК и другие важные в народно–хозяйственном плане пидпрыемства (предприятия) славного Кривого Рога — железорудного Клондайка советской черной металлургии. Однако когда я добрался до отдела кадров ЮГОКа, то выяснил, что меня не могут взять по малолетству (16 лет!), разве что учеником токаря в ремонтно–механический цех при условии, что разрешит горком профсоюза рабочих горнорудной промышленности. Пришлось опять ехать через весь несуразно разбросанный прокопчённый город в профсоюз. Там я с ходу рассказал мающимся от хронического безделья защитникам рабочих, что я почти сирота, мама–москвичка умерла, а папа–грузин оказался только мастером строгать детей и заквасил меня, будучи в командировке в Москве по случаю торговли мандаринами в далеком 1940‑м году. Поэтому, дескать, у меня и отчество на русский лад и ни слова по–грузински я не волоку и т. п. и т. д… Профдамы всплеснули руками и с лёту напечатали разрешение на трудоустройство меня учеником токаря «в виде исключения с учетом семейных обстоятельств». Попутно с меня взяли слово, что я немедленно запишусь в вечернюю школу в десятый класс, чтоб было у меня в жизни всё правильно.

Я обрадовался, но когда приехал на ЮГОК, оказалось, что уже конец рабочего дня и отдел кадров дружно погрузился в трамваи. Ночевать первую ночь мне пришлось на отвратном местном вокзале. Ещё не топили, и было сыро и холодно. Скамеек не хватало, а какие были, оказались заблаговременно оккупированы местными бродягами. В туалет было страшно заходить. В одном тёмном углу два наркомана (один без ноги, фронтовик) кололи друг другу в бедра нечто, возможно, морфий. После войны в результате ударной работы госпиталей морфинистов развелось навалом. Это были несчастные опустившиеся люди, калеки, подолгу провалявшиеся в госпиталях, перенёсшие не одну операцию, сплошь и рядом без рук или без ног, не принятые семьями, забытые партией и государством. Возможно, кто–то вовремя не доложил товарищу Сталину, и он не продумал этот вопрос. В другом углу какие–то педики чего–то манипулировали друг с другом, и порядочным добытчикам руды, волею МПС заброшенным до утра на вокзал и протиснувшимся в туалет произвести честную советскую дефекацию, было стыдно за эти родимые пятна буржуазно–капиталистического разложения. В одной из кабин я с ужасом увидел распатланную почти седую вокзальную шлюху, которая чего–то там вытворяла на потребу трех разудалых грузин в огромных серых аэродромах на головах. Кацо весело и плотоядно гоготали. Поскольку было холодно, то мне пришлось за ночь сбегать в этот вертеп раза четыре, и каждый раз этот поход был равен опущению в ад.

На следующее утро я пробился в этом туалете к умывальнику, кое–как промыл невыспавшиеся глаза и побрился, увлажняя щеки ледяной водой из крана, ужасным лезвием ленинградского завода «Звезда».

Добравшись трамваем до ЮГОКа, я к своему удивлению за полдня оформился на работу учеником токаря, отоварился в кладовой спецодеждой, (мне издали показали мой будущий токарный станок — гигант «ДИП‑500»), получил направление в общежитие, заселился, оформил пропуск (фотка была припасена из сделанных в Москве на паспорт), и еле нашел силы добраться до своей комнаты в общаге.

Пожевавши батон с молоком из бутылки, завалился спать на застеленную свежим бельём кровать в довольно чистом, новом, ещё не загаженном общежитии, поскольку к 8 утра мне надо было уже явиться в ремонтно–механический цех и заступать в первую в своей жизни учебную смену. Общага была не то, что Стромынка, здесь всё было исполнено по–советски, так как имели дело с гегемонами (теперь и я один из них). В комнату вместе со мной вселилось ещё два пацана из Никополя, одна койка пока оставалась свободной.

Утром мы втроём проснулись с большим трудом, но кое–как сумели перекусить теми объедками, что остались на столе с вечера, символически умылись вечно холодной водой, лишь один я остервенело скоблил подбородок варварским ленинградским лезвием. Спецуху мне навыдавали вчера классную, что так было приятно, ибо я пообносился. Комбинезон, куртка, рабочие ботинки солдатского образца, даже новенькая тёмно–синяя, теплая, на вате фуфайка, что было так необходимо в условиях пусть относительно тёплой, но всё же зимы.