В битком набитом трамвае добрался до проходной и, непрерывно оглядываясь, боясь встретить каких–нибудь знакомых, добрался в толпе рабочих до своего РМЦ. Там понаблюдал немного и понял, что пропуск надо сдать в табельную. Так и сделал. Потом разыскал бригадира и спросил, чего мне делать. Он оглянулся, увидел у инструментальной кладовой дядька Дмытра, которого я после вчерашнего знакомства ещё не запомнил, и наказал моему мэтру за пару недель сделать из меня человека. Дмытро незлобно матюкнулся: «На шо мэни така нахаба?». Бригадир отвёл его немного в сторону и тихонько стал в чем–то убеждать. Сквозь шум запускаемых станков я слышал только отдельные полуслова–полуфразы. Он пересказал Дмытру ту легенду, которую я ему вчера при оформлении раза два слёзно излагал. «Ну пойми, пацан из неблагополучной семьи, полугрузин и тэдэ. Начал самостоятельную жизнь, а ты залупляешься, герой!». После этого осознавший, что от меня не открутиться, Дмытро повёл меня к своему станку. «ДИП‑500» значит «Догоним и перегоним», а «500», кажется, наибольший диаметр обрабатываемых заготовок. Рядом гудело штуки три станков поменьше — «ДИП‑200», наш же с Дмытром смотрелся гигантом и действительно впечатлял. Осмотрели станок, вокруг было чисто прибрано. Ночная смена сдала технику и рабочее место в идеальном порядке.
И пошло–поехало. Дядько Дмытро оказался заботливым учителем. Перво–наперво он спросил меня, как по–грузински сказать «… твою мать» и название мужского достоинства. Пришлось ему объяснить, что меня воспитала мама–москвичка, а от беспутного отца–грузина у меня осталась только фамилия.
— Цэ погано, — заключил Дмытро. — Батько повынэн буты…
За неделю я познал многое. Станина, суппорт, шпиндель, оправка, оснастка, резцы, заготовки, понятие о допусках и посадках, инструменты, стали, чугуны, много прочей трахомудии. Народ дивился изрядной понятливости шестнадцатилетнего Женьки Танинадзе, а я всем втолковывал, какой замечательный наставник дядько Дмытро.
В пятницу я уже получил паспорт с прописки и с гордостью рассматривал лиловый штамп «Прописан в г. Кривой Рог, ул. Дзержинского, д.14, комн. 8». Внутренне я ожидал, конечно, провала. По идее, в Москву должен был пойти запрос о моем проживании там и последовать или подтверждение или разоблачение. Выручило, видимо, то, что я так в Москве и не успел прописаться после получения первого паспорта, по семейным обстоятельствам (бросил школу, влияние улицы) пришлось уехать из опостылевшей столицы и браться за ум в горно–добывающей промышленности. Все одобряли мой истинно мужской поступок.
Через неделю выпал первый снежок, что для этих мест большая новость. Я вёл монашеский образ жизни, так как очень уставал от второй смены, а ведь с недели придется идти и в ночь. Строительство светлого будущего требует круглосуточной работы. Придя домой, я наскоро чего–то рубал и заваливался давить сачка, ибо уже ни на что более благородное не было сил.
Нина писала мне на главпочтамт, до востребования, Танинадзе Е. А. Я же писал ей на наше классическое «103009, Москва, К-9, д/в». В письмах она называла меня Женькой. Видно было, что она рада тому, что первый этап «выплывания» прошел успешно. Но чувство тревоги полностью так и не прошло.
Побежали трудовые будни раба божьего Женьки Танинадзе. Наставник дядько Дмытро не мог мною нахвалиться. Я окреп и стал даже наглеть — начал два–три раза в неделю ходить в транспортный цех разгружать полувагоны с железной рудой за наличный расчет. Наступили морозные денёчки, и руда схватывалась в думпкарах так, что сама не высыпалась, как ей партия велела, и приходилось ломами отбивать люки, залезать в думпкар и лопатами и ломами обрушивать руду на решётки эстакады, на которую подавали состав.
Вдвоем со случайным напарником разгружали за несколько часов по шесть–семь думпкаров, что приносило по десять рублей с вагона на брата. Работали бригадами по десять человек. Добровольно. Шестьдесят–семьдесят рубликов за один раз на фоне моих ученических в триста пятьдесят за месяц казалось серьёзной суммой. Я даже купил себе простенькие, на пластмассовой подошве туфли за 90 рублей.
Как малолетка, я имел по КЗОТу шестичасовой рабочий день и только двусменную работу, но я сам попросил начальство определить меня в трехсменку, так как не хотел выбиваться из смены дядька Дмытра. Конечно, никакой КЗОТ не разрешал 16-летнему подростку разгружать замёрзшие полувагоны с железной рудой, но кто там в транспортном цехе спрашивал возраст, когда несколько десятков оборванцев упрашивали руководство цеха поставить состав под ручную разгрузку. Иной раз в складчину покупали пару бутылок горилки и тогда в плюсовой, относительно тёплый день нам ставили полсотни вагонов для заработка.