Пришло и первое полугодие девятого класса. Серьёзная учебная нагрузка, масса общественных обязанностей…
Определились друзья и неприятели. Главный друг — Лёня Пинкер, мой зам по комсомольскому комитету. Дома его мама называла сына Ёней. В конце концов, я уяснил, что на самом деле он не Леонид Владимирович, как написано в паспорте, а Авель Вульфович… Значит, Лёня или Ёня от Авелюни, Авелёни… Правда, дружба наша от такой мелочи не потускнела. Не потускнела она и от того, что папа Ёни, председатель меховой артели, недавно получил восемь лет за левый пошив меховых шапок.
Другой, не менее значимый друг, Виктор Петров, председатель учкома, так сказать, профсоюзный босс школы, спортсмен, обаятельный и надежный.
В те дни, когда валина мама не пускала её погулять, я выходил побродить по «броду» или «бродвею», по главной улице Карла Либкнехта, вечером с Ёней Пинкером. Мы, как и сотни других молодых горожан, вышагивали десятки раз от Анголенко до площади Свободы и обратно. За два–три часа непрерывного трёпа несколько раз обсуждались мировые проблемы…
Часто с нами происходили нелепые случаи. Как–то осенью чёрт понёс меня организовать группу пострелять из мелкашки. Взяли у завуча винтовку, несколько пачек патронов и пошли человек пять (кто, уже не помню, знаю твёрдо только, что была и Валюша) в выемку вдоль железной дороги, что за 11‑й школой напротив Калантыровки. На краю выемки со стороны города располагался военный госпиталь. Поставили мишени, ложимся по очереди и всласть постреливаем. Вдруг крик, даже вой и чуть выше одной из мишеней орущий солдатик со спущенными штанами. Оказалось, что их привезли в госпиталь на какое–то обследование, так пока то да сё, его припёрло и он вскочил в выемку облегчиться. Надо же, пулька пробила солдатскую сбрую и вонзилась в живот. Набежали вояки, чуть нас не побили, забрали мелкашку. Дело приняло скверный оборот и получило огласку. Солдата госпитализировали в тот самый госпиталь, у которого он какал, прооперировали и мы несколько раз его проведывали. Получился скандал, который долго не могли погасить. Завуча сняли с работы, в выдаче патронов и мелкашек навели железный порядок. Солдатика вскоре комиссовали, чему он был искренне рад…
Незадолго до этого случая я зачем–то занялся организацией военного обучения одноклассников. Видимо, было какое–то полоумное задание райкома комсомола. Я раза два ходил после уроков, во второй половине дня, по домам своих ребят с трехлинейкой Мосина с примкнутым штыком, и мы по часу разбирали и собирали винтовку, чтобы потом красиво сдать какой–то зачёт. Если, скажем, у Жоры Андрийченко приём был восторженный и его отец, бывший военный, активно нас поддержал и сам с интересом включился в дурацкую игру, то когда я, пугая мирное население тихой еврейской улочки за Большим Базаром, прошагал с винтовкой наперевес (на ней же не написано было, что она просверлена и для убийства непригодна!) тесным двориком и постучал в дверь квартиры Наташи Тарасюк, мама Наташки, открыв дверь, едва не упала в обморок. Затем она приготовила чай и долго отпаивала молодого милитариста, убеждая меня, что её дочке знание творения Мосина в жизни не пригодится. Всё же пару раз разобрать и собрать ружье у нас с Натой получилось… В конце концов, мне осточертело ходить по городу с ружьём и я бросил это мероприятие, не доведя дело до требуемого зачёта.
Новый 1952‑й год встретили на школьном вечере. Веселились мы, старшеклассники, а нас уже стало много. К нашим прежним «старым бойцам» из двух девятых классов присоединились три восьмых класса. Много новых лиц. Сколько интересных девчонок подросло за прошлое лето. Скажем, Витя Петров начал встречаться с красивой девочкой Сталиной Чёрноокой. Первому он сказал об этом мне. Через пару месяцев она доросла в результате их крепкой дружбы до поста председателя Совета пионерской дружины, а, значит, её общественная карьера теперь предрешена. А какая замечательная певица наша Надя Куделина!
В классе чётко определились разные группы интересов. Удивительно, однако нас с Ёней Пинкером считали «монахами» за сектантско–идеологическую комсомольскую замкнутость, поскольку я хранил верность одной девочке и не ходил ни в какие компашки, где царила большая свобода нравов, а Ёня вообще не имел в тот период девочки, весь был погружен в учёбу и в чисто еврейскую проблему предстоящей интеграции в советскую систему, что ему в дальнейшем, судя по полуголодной службе в Звенигороде и последующей нелёгкой «гражданской» жизни, давалось непросто…