В любом случае на протяжении последних 20 лет историографическую науку в странах СНГ и Балтии отличает усиление этноцентризма — исследовательского подхода, для которого характерны сочувственная фиксация черт своей этнической группы. Вплоть до выделения этнонационального фактора в качестве основного критерия исторического познания.
Историки, если они и обращаются сегодня к «параду историографических суверенитетов» (далеко не у всех такая возможность в силу известных всем гуманитариям бывшего СССР обстоятельств наличествует), заняты в основном теоретическими разоблачениями «новой», нередко запредельной, мифологии, сличением-различением фактов и сфантазированных историографических образов. Похоже, задача эта не вполне корректная: легенда не поверяется рациональной доктриной.
Поэтому, в частности, авторы книги озадачили себя вопросом о природе и истоках разительных перемен, произошедших в историознании постсоветского времени. Случаются, и нередко (в жизни, политике, теоретических заглядах), такие повороты и превращения, смысл которых высвечивает присловье «шёл в комнату — попал в другую». Социальная прогностика здесь не исключение. В своё время, по итогам схватки за «ленинский кафтан» в большевистских верхах, была буквально демонизирована теория «перманентной революции» Троцкого, являвшаяся по сути разновидностью ленинской концепции революционного перехода от капитализма к социализму в мировом масштабе как эпохи классовых битв «по всем фронтам». Идея непрерывной революции мешала сделать легитимным произведённый размен революционного интернационализма и жертвеннности во имя «дела всесветного пролетариата» на державно-бюрократическую стабильность и привилегии.
Между тем стоявший в теоретическом отношении на голову выше других вождей большевизма «пророк революции» уловил, схватил — вопреки своему замыслу — важнейшую черту, присущую постреволюционному обществу. Путь российского социума в XX столетии — это череда перманентных революционных потрясений и сопутствовавших им конфликтов. Истоки «революции сверху» рубежа 20–30-х годов — в столкновении госмонопольной системы с хозяйственной самостоятельностью крестьянских общин. Кадровая чистка 1934–1938 годов, разрешала противоречия между «старой гвардией» и «новыми» элитами. Ultima ratio сталинизма — «культуркампф» 1946–1953 годов — явил миру пароксизм скорее именно сталинского, а не сталинистского, большевистского, курса на достижение социоэтнокультурной энтропийности общества. «Антивождистская» революция 1964-го поменяла «коренных» и «пристяжных» в системе взаимоотношений верховной котерии и аппарата…
Здесь, в этих временах, нужно искать предпосылки своего рода термидора, произошедшего в историческом познании некогда единого советского Отечества.
С распадом СССР и образованием новых государств люди стали пересматривать прежние представления о самих себе, столкнулись с сосуществованием старых и новых идентичностей, в том числе национальных. Это вызвало кризис самосознания и далеко не всегда рационально контролируемые политические проекции, связанные с отрицанием ancien regime и его политической и социокультурной системы. Известно, что когда представители той или иной нации размышляют о своей истории, им тяжело говорить на одном и том же языке. И дело не только в интеллектуальной борьбе за приоритетное право на престижное наследие или в замалчивании позорящих страниц. В различные эпохи национальной жизни выступают на передний план определенные аспекты, отбирается из прошлого то, что соответствует её, этой эпохи, духу.
Сразу после 1991 года повсюду проявились тенденции к героизации, удревнению своей государственности, завышению уровня политического и общественного развития этносов, вообще самоутверждению за счет соседей, созданию модифицированного пантеона выдающихся национальных деятелей. В России некоторые историки стали усматривать преодоление кризиса идентичности в возвращении к «русской идее», в Таджикистане отдельные учёные начали размышлять над причинами и последствиями того «вольнодумства», которое результировалось в негативистской саморефлексии: «Мы ни то, и ни это, и ни третье». На Украине «болевой» оказалась проблема этногенеза украинцев и места в нем Киевской Руси, в Молдавии — запутанность исторических отношений основного этноса (молдаван) с Россией и Румынией, а в Армении заговорили о «карабахизации» своей национальной истории.