Вот эта строевая машина - начальник эшелона, отвечающий за курсантов Высшего военно-морского училища, за будущих офицеров флота, - расхаживала у штабной теплушки, ясное дело, парадным шагом. И так он это проделывал, что дерзко-задиристые и хамоватые кольские смазчики букс шмыгали носами, утирались промасленными рукавами ватников и проскакивали мимо полковника бочком и молчком, хотя никакого отношения к строевому механизму не имели и спокойно могли ругаться от души и размахивать молотками безо всяких яких.
Все, Витя, вылезай, потому что приехали.
И:
- Разрешите обратиться, товарищ полковник?
- Что у вас, товарищ курсант?
- Докладывает часовой концевого вагона. Мною на последнем перегоне утеряна винтовка.
- Старшина Рысев!
- Слушаю, товарищ полковник!
- Взять под стражу! Поедет дальше в штабном вагоне!
- Лезь сюда! - это Рысев говорит. Он мне лычки срезал.
- Товарищ полковник!.. Я... разрешите остаться!
- Старшина, проследите, чтобы снял ремень, и обыщите!
- Есть, товарищ полковник!.. Тебе сказано: лезь сюда!
Я влез, расстегнул бляху, снял ремень и вывернул карманы. Ничего в них, кроме носового платка и махорки, не было. Рысев посадил в угол и еще отгородил от свободы скамейкой.
"Часовой на посту утерял оружие - трибунал и десять лет, как одна копеечка, а для примера могут и еще что-нибудь пострашнее выдать".
Строевая машина поднялась в вагон.
- Доложите, что и как. Старшина, записывайте.
Я доложил. И закончил мольбой: оставьте, мол, здесь, я побегу обратно и найду винтовку, я ее из-под земли выкопаю, я...
- А не найдешь - башку с отчаяния под поезд? Или по молодой глупости дезертируешь? И мне за тебя трибунал?
Дежурный по полустанку заглянул в вагон и доложил, что эшелон отправляется через пять минут.
"По вагонам!.. По вагонам!.. По вагонам!.." - покатилось вдоль и вдаль.
- Нет! Товарищ полковник, нет! Честное слово! Не найду - вернусь!
- Товарищ полковник, здесь четверо лихих людей в тайге шатаются, вклинился с дурацким напоминанием старшина Рысев. - Как бы они его не пришили.
- Молчать! Вас не спрашивают! - рубанула строевая машина.
И пошла шагать из угла в угол штабного вагона, а вместе с ней шли секунды и минуты, складываясь в десять лет. И главное даже не в тюрьме было, а в матери. Я знал: не переживет. Но также знал и понимал все то, что творилось сейчас в душе и мозгу строевой машины. Оставить меня - нарушить законы, и каноны, и уставы, и кодексы. И ответственность взвалить себе на погоны, - а семья? а служба? а карьера, в конце концов?.. И так просто - оставить здесь пять человек, дать сопроводиловку, сообщить железнодорожному начальству, а разиня пусть катит за решетку. Конечно, и при таком варианте взыскание влепят и ему, полковнику Соколову, но всего на уровне выговора. А если мальчишка сдрейфит и ударит в бега? Конец тогда Соколову. Вот какой вопрос на уровне "быть или не быть?" решала строевая машина. Время, еще раз повторяю, суровое шагало, катилось, текло и по стране и по планете.
- Старшина!
- Есть, товарищ полковник!
- Отдай ему ремень!
- Есть!
- А ты - бегом за бушлатом! И сразу сюда! Марш!
Я кубарем вылетел из вагона и помчался за бушлатом, еще не понимая толком, что означает ремень, что - бушлат и зачем бегом обратно.
Тепловоз визгливо гуднул, когда я подбежал к штабному вагону с бушлатом.
- На поиски сутки, - сказала строевая машина. - Сейчас, - взглянула она на часы, - двадцать сорок восемь. Этот перегон был тридцать шесть километров. Через сутки при любом результате поисков догоняете эшелон на любом поезде. Все ясно?
- Так точно! Спасибо, товарищ полковник!
Эшелон дернулся. И в каком-то беззвучии покатили теплушки в свой вечный, тупой, безропотный путь. Я даже лязга буферов не услышал - немое кино. Но человеческий голос в сознание проник:
- Эй! Старшина! Брось ему хлеба!
- Не надо! Не надо! - крикнул я.
- Рысев! Кому приказано?! - прорычала строевая машина, и из проема дверей штабного вагона вылетела буханка.
Ребятишки пялили зенки, пока эшелон тянулся мимо - теплушка за теплушкой.
Кое-кто из них меня любил, кое-кто наоборот, но все пялились с испуганным любопытством.
Через минуту на безымянном кольском полустанке никого не осталось, кроме меня и буханки черного хлеба. Я ее не поднял. Не до нее было, дураку.
На мне были белая брезентовая роба, бушлат, бескозырка и яловые ботинки - "гады" на курсантском языке.
Вы когда-нибудь бегали по железнодорожным путям? Если бежать по шпалам, то надо или прыгать через две на третью, или частить по одной. И то и другое невозможное дело, если надо действительно бежать, а не кое-как передвигаться. Конечно, можете попробовать бежать обочь путей, но там был гравий, он осыпался под "гадами", от него невозможно было толкаться для настоящего бега. А надо было именно бежать. Я не так опасался того, что винтовку найдут лихие люди, как того, что ее сопрет какой-нибудь стрелочник. В таежной глухомани Хибин, во глубине Кольского полуострова винторез с полной обоймой боевых патронов для стрелочника был бы таким сюрпризом, что он никогда и никому его не отдал бы ни за мольбы, ни за слезы, ни за деньги, ни даже за коврижки.
Вы когда-нибудь пробовали начинать забег на тридцатишестикилометровую дистанцию после того, как месяц почти не двигались, сидя в отсеках подводной лодки?
Уже через несколько минут так заболело под ложечкой, что я сошел с дистанции и сел на рельсу, скрючившись в три погибели.
Сумерки перетекали в кромешную ночь. С одной стороны насыпи шумела тайга, с другой - довольно далеко внизу - чуть плюхали в камень Хибин Имандра. Глухо было вокруг. И сквозь боль я ощутил одиночество. Первый накат одинокости в ту ночь, еще слабый накат - как бы пленка одиночества.
Я, как всякий, кто служил в армии или на флоте, был не один раз гоняем в кроссы с полной выкладкой. И знал, что боль под ложечкой можно преодолеть только тем, что будешь продолжать бежать дальше, сквозь нее.
И я побежал, то прыгая через шпалы, то по осыпающемуся гравию. Но мне ведь не просто бежать надо было. Мне надо было смотреть во все глаза, чтобы не протащиться мимо винтореза. А как он упал? Куда закатился по инерции? Надежда обнаружить винторез сохранялась только потому, что выпал он не в сторону откоса насыпи к Имандре, а в противоположную сторону - между путями.