— Значит, мы должны найти способ обойти правила, — сказала она. — Мы сделаем друг друга несчастными. Если бы хоть на миг заткнул рот своей совести, ты бы понял. Ты слишком умён, чтобы не видеть этого.
Повисла тишина. В огне затрещало. Перегрин расслышал шелест. Это должно быть дождь.
Дождь. Такая простая вещь. Которая случается постоянно. Дождь привёл её сюда и привёл их к обоим к этому всему.
Самое ужасное в том, что Оливия в кои-то веки была права. Ужас в том, что она понимает всё так же ясно, как он сам. Она ему небезразлична. Он сходит с ума по ней. Однако он не может быть уверен, что этого достаточно, и совесть, которая приказывает ему жениться на ней, говорит, что она будет несчастна, если он так поступит. Когда он задумывался о том, чтобы связать свою жизнь с Оливией, он всегда думал о том, какой хаос она устроит. Он не думал о том, что произойдёт с её жизнью.
Теперь Перегрин вглядывался не в охваченное самумом будущее, которое он воображал, а в своё сердце. Он не может предложить ей то, что ей нужно, то, чего она заслуживает. Она должна занимать главное место в сердце мужчины, и ему не приходило на ум до настоящего времени, что возможно в его сердце на это просто нет места.
— Сегодня мы ничего не решим, — проговорил он.
— Да, похоже на то, — согласилась девушка.
— Лучше мы доставим тебя в твою собственную кровать.
— Да. Но нам нужно убрать следы нашего пребывания здесь, — сказала она. — Проще всего развести огонь в гостиной и бросить мою мокрую одежду перед ним. Так, словно я сделала то, что собиралась — разожгла огонь и обсушилась.
Лучше согласиться с ней. Лайл привык думать быстро, но в сокрытии улик мастером он не был.
Она встала, одеяло соскользнуло на пол.
Свет камина осветил её округлые формы и поблёскивающий треугольник между ногами. Лайл взглядом бродил вверх и вниз, вверх и вниз, пока сердце не заболело.
— Да, ты прекрасна, — выговорил он сдавленным голосом.
Оливия улыбнулась.
— Но я не могу рекомендовать тебе бродить по шотландскому замку голой, — продолжил он. — Мой тяжкий труд пропадёт даром, и ты подхватишь лихорадку.
Он пошарил вокруг и нашёл рубашку. Он поднялся, натянул Оливии рубашку через голову и просунул её руки в рукава. Манжеты закрывали её ладони. Сама рубашка доходила ей до колен.
Оливия оглядела себя.
— Не уверена, что смогу объяснить это так же легко, как мою прогулку в голом виде.
— Ты что-нибудь придумаешь.
Лайл взял её за руку и повёл к двери. Ему вспомнилось, как свободно двигались руки Оливии по его телу, воспламеняя кожу.
Что ему с ней делать?
Он приоткрыл дверь.
В гостиной царили тишина и темнота. Он прислушался, как обычно делал перед тем, как войти в гробницу, где могла ожидать засада, его уши приспособились определять даже звук дыхания.
В гостиной никто не дышал.
Он вышел из комнаты, ведя её за собой. Огромная комнаты была тёмной как гробница, за исключением полосы света из его комнаты и слабых отблесков огня, который Оливия пыталась развести немногим раньше.
— Ты сможешь дойти, не свернув себе шею? — спросил Лайл. — Может, мне лучше пойти с тобою.
— Я справлюсь, — прошептала она. — Здесь не так много мебели, в которую можно врезаться.
Она забрала у него руку и пошла.
Перегрин хотел сказать что-то, но не находил нужных слов. Он схватил девушку за плечи и развернул к себе. Он поцеловал её. Один неистовый раз. Она прильнула к нему.
Он прервал поцелуй и подтолкнул её:
— Иди.
И она ушла.
Лайл ждал, прислушиваясь, как затихают шаги босых ног Оливии, пока она пересекала длинную комнату. Он ждал, пока не захлопнулась с тихим стуком её дверь.
Тогда он возвратился к себе.
Николс собирал её разбросанные вещи.
Идти через бесконечную гостиную во мраке ночи нелегко даже в самом лучшем состоянии, а Оливия не была в самом лучшем состоянии. Горло саднило, в глазах щипало, ей хотелось сидеть и плакать неделю.
Она знала, что сказала правильные слова — необходимые слова. Но они причинили Лайлу боль.
Обычно она была не против ранить его физически или разорвать на куски, когда он вел себя как непроходимый болван. Но сегодня он заботился о ней, занимался с ней любовью и … вывернул наизнанку её сердце.
Сейчас всё было не так, как прежде. Что бы она не чувствовала к нему раньше — ах, она всегда его любила, так или иначе — теперь всё изменилось. И одновременно стало больно.