Когда Лайл закончил чтение, МакЭвой сказал:
— Я так понимаю, это означает, что Горвудский замок истинно и полностью принадлежит вам, ваше лордство.
— По нраву вам это или нет, — выкрикнул кто-то.
Толпа расхохоталась.
— И мы тоже, ваше лордство, — продолжил Тэм. — Мы являемся частью этого места, и наши беды вместе с нами.
Толпа согласилась с ним многочисленными «ага» и дружным смехом.
Лайл огляделся вокруг. Они смеялись, однако говорили серьёзно. Он помнил, что слышал прошлой ночью.
Перогрин почувствовал ладонь Оливии на своей руке и посмотрел вниз.
— У тебя такое выражение лица, — проговорила она в полголоса.
— Какое?
— Как у человека, мучимого угрызениями совести.
— Все эти люди, — проговорил он. — Мой отец. Что он наделал.
— Я знаю, — она сжала его руку. — Нам нужно поговорить об этом. Но потом.
Оливия осторожно положила документ в шкатулку и стала опускать крышку, но остановилась и снова вынула его.
— Что такое? — спросил граф.
— Здесь есть что-то в углу, — сказала она. — Монета, я думаю. Или…
Девушка улыбнулась. Её тонкие пальцы сомкнулись на предмете, и она вытащила его.
Это было кольцо, женское кольцо, судя по виду: золотая полоска с красными неогранёнными выпуклыми камнями, рубинами или гранатами. Камнями под цвет её волос.
Она подняла его так, чтобы люди могли его рассмотреть. Они передали весть задним рядам.
Раздались ахи, охи и разрозненные восклицания.
Из угла, где находились братья Ранкины, донеслись стоны.
Оливия посмотрела на Лайла:
— Видишь? Это прекрасный, счастливый миг — для всех, за исключением наших злодеев. Насладись им.
Несколько часов спустяЛайл стоял в нише окна, глядя в ночь. Несколько звёзд виднелось на облачном небе.
К этому времени все закончили ахать над найденным кладом, сундук погрузили снова на повозку и вернули в замок шествием, во время которого он наслушался разных вещей, которые обсуждались в «Кривом посохе». Было уже поздно. Даже леди были готовы отправиться спать.
Роя и Джока поместили в донжон, чтобы разобраться с ними позже.
Ещё одно дело, которое предстояло уладить.
Ему встречалось множество подобных дел в Египте — недовольные крестьяне и рабочие, мошенничества, кражи, угрозы и прочее. Задержки в раскопках. Тонущие лодки. Нашествия крыс. Эпидемии. В этом заключалась его жизнь. Это было интересно, и временами, очень бодрило.
А теперь…
Тихий стук в дверь заставил его очнуться.
Граф вышел из ниши и отворил двери.
Перед ним стояла Оливия. Она была вся в белом, в ночном халате, на котором трепетали ленты, оборки и кружева. Она распустила волосы, они ниспадали на плечи в восхитительном беспорядке.
Лайл притянул её к себе и закрыл дверь.
Потом он передумал, открыл дверь и предпринял попытку вытолкать её в коридор.
— Реши уже, наконец, — посоветовала Оливия.
— Ты являешься к мужчине в спальню среди ночи, в сорочке, и ждёшь, чтобы он мог думать головой?
Как долго это продолжается?
Дни, годы, вечность.
— Нам нужно поговорить, — сказала Оливия.
Перегрин снова втянул её в комнату и закрыл дверь.
— Позволь мне кое-что пояснить тебе, — проговорил он. — Девушка, которая приходит в комнату к мужчине, практически без одежды, напрашивается на неприятности.
— Да, — ответила она.
— Значит, этот вопрос мы уладили, — сказал Лайл и сбросил с себя халат, оставшись полностью голым.
— О, — произнесла Оливия.
Свет камина превратил её спутанные волосы в жидкие рубины и гранаты. Её кожа светилась подобно полной летней луне. Слабый аромат, присущий ей, витал в воздухе.
Лайл подхватил её на руки и отнёс к высокой кровати. Прижимая девушку к себе, он одной рукой откинул простыни.
— Хорошо, — сказала Оливия. — Мы можем поговорить позже.
— О, да, — согласился он. — Нам многое нужно обсудить.
У них впереди целая жизнь на разговоры.
Оливия вытянула руку и погладила его по груди.
— Ты отлично справился, — сказала она.
— Ты тоже.
Он коленом раздвинул ей ноги, и Оливия откинулась назад, упираясь ступнями в постель.
— Не могу передать словами, как это возбуждает, — проговорила она.
— Напишешь мне в письме, — ответил он. — Потом.
Лайл ухватил за края её халат и рубашку и потянул их наверх. Он взглянул на её ноги.
— Тебе нравятся мои ноги, — заметила она.