Одна-единственная девушка на свете обладает такими волосами.
Что ж, неудивительно обнаружить Оливию в центре толпы мужчин. У неё есть титул и огромное приданое. Это больше чем…
Толпа расступилась, предоставляя ему полный обзор. Она повернулась в его сторону, и Перегрин на миг застыл.
Он совсем забыл.
Эти огромные синие глаза.
На какое-то время он стоял, полностью потерявшись в этой синеве, такой же насыщенной, как вечернее небо в Египте.
Потом Лайл моргнул и осмотрел всё, от смешных птиц, нависающих над тугими завитками рыжих волос и до остроносых туфель, выглядывающих из-под кружев и оборок подола её бледно-зелёного платья.
Затем его взгляд вернулся наверх, и его разум стал работать со скоростью улитки.
Между причёской и туфельками оказались грациозная дуга шеи, и гладкие плечи, и грудь кремового цвета, более чем щедро выставленная на обозрение…а ниже тонкая талия, переходящая в женственные бёдра…
Нет, это, должно быть, ошибка. У Оливии есть множество достоинств. И красота к ним не принадлежит. Необыкновенная, да: убийственно синие глаза и яркие волосы. Этого у неё неотнимешь. И да, это её лицо под этой ужасной причёской… но нет.
Лайл смотрел, и его взгляд блуждал снизу доверху, снова и снова. Жара в помещении внезапно стала невыносимой, сердце забилось странным образом, и мозг окутался густым туманом воспоминаний, где он пытался отыскать объяснение тому, что видят его глаза.
Перегрин смутно осознавал, что должен что-то сказать, но не имел понятия, что именно. Его манеры были не столь инстинктивными, как следовало. Он привык к иному миру, другому климату, другим людям. Хотя он приспособился к новому миру, это давалось ему нелегко. Он так и не научился говорить не то, что думал, а сейчас он не знал, что ему сказать.
В этот момент все усилия, которые кто-либо делал раньше, чтобы цивилизовать его, пошли насмарку. Он созерцал видение, которое разрушило все правила, и бессмысленные фразы, то, как подобает смотреть и двигаться, разорвало их на куски и унесло прочь.
— Лорд Лайл, — произнесла Оливия, грациозно наклоняя голову, что вызвало колыхание птичьих перьев. — Мы заключили пари на то, появитесь ли Вы на балу у прабабушки.
При звуке её голоса, столь знакомого, Здравый Смысл начал прокладывать себе дорогу через провал замешательства.
Это же Оливия, сказал Здравый смысл. Вот факты: её голос, глаза, волосы, лицо. Да, лицостало другим, поскольку смягчилось женственностью. Щёки стали круглее. Губы полнее…
Перегрин сознавал, что люди переговариваются об этом, спрашивая, кто он такой, и другие отвечали им. Но всё это, казалось, происходит в другом мире и не имеет значения. Он не мог слышать или видеть или думать о чём-то, кроме Оливии.
Тут он различил вспышку смеха в её глазах и лёгкий изгиб губ.
Это вернуло Лайла на землю со стуком, который можно было услышать на другой стороне большого бального зала.
— Я бы не пропустил его ни за что на свете, — сказал он.
— Рада тебя видеть, — ответила она, — и не только потому, что я выиграла пари.
Она оглядела его медленным оценивающим взглядом, который скользнул по его коже как прикосновение пальцев и вызвал жар, направившийся ему прямо в пах.
О, боги, Оливия стала ещё опаснее, чем была раньше.
Он задумался, чем был вызван этот взгляд. Она просто проверяет свою силу или пытается спровоцировать всех своих обожателей одновременно, притворяясь, что он единственный мужчина в комнате?
Отличная работа, в любом случае.
Вместе с тем, хорошего понемножку.
Она больше не маленькая девочка, если она вообще была когда-либо маленькой девочкой, и он не мальчишка. Перегрин знал, как играть в эти игры. Он опустил взгляд снова к её груди:
— А ты выросла, — сказал он.
— Я знала, что ты будешь насмехаться над моими волосами, — ответила Оливия.
Ей было известно, что он говорит не о волосах. Она никогда не была наивной.
Но он понял намёк и начал старательно разглядывать причёску. Хотя это сооружение возвышалось над многими другими мужчинами, Лайл был достаточно высок, чтобы заглянуть птицам в глаза. Как он знал, другие женщины носили такие же фантастические укладки. В то время как мужская мода становилась всё более строгой, женская приобретала всё более безумные формы.
— Несколько птиц сели тебе на голову, — сказал он. — И умерли там.
— Они, должно быть, решили, что попали в рай, — произнёс мужской голос поблизости.