Лайл помнил. Этого скарабея он прислал ей с письмом давным-давно.
— А я оправила его в кольцо, — продолжила девушка.
— Когда?
— Сразу после того, как передумала делать из него ожерелье или браслет. Я подумала, что кольцо я смогу носить всегда.
Перегрин смотрел на кольцо.
Всегда.
Всё это время.
Десятки разорванных помолвок и Происшествий, которые заканчивались Изгнаниями. Сколько писем она ему написала, начинающихся со слов «Я снова покрыла себя ПОЗОРОМ» или «Они отправляют меня в Деревню, пока всё не успокоится».
Оливия, беспечная и безрассудная, живущая по собственным правилам. Но, несмотря на это всё, она хранила верность ему, на свой собственный лад.
— Ты надевала его на вечер у прабабушки? — спросил Лайл.
— Разумеется, надевала, — подтвердила она. — Я постоянно его ношу. Оно позволяет мне чувствовать, что ты всегда… под рукой.
Оливия рассмеялась.
— Ужас, — проговорил он. — Такой ужасный каламбур при подобных обстоятельствах. Ты сидишь тут, совершенно голая.
— Да, и это восхитительно. Я никогда раньше не сидела голой перед окном. Очень освежающий опыт, во всех смыслах. Ты очень изобретателен.
Только сидит она, обнажённая и смеющаяся, в окне холодной комнаты холодного замка. Это зрелище напомнило ему о … Египте.
Однако зрелище подобного рода он не желал бы делить с остальным миром. К счастью, замковые окна располагались в нишах. Эта ниша была, хотя неглубокая, но маленькая. Иначе рабочим внизу было бы на что посмотреть.
А Оливия, вероятно, не стала бы возражать.
— Да, ну, тогда это показалось правильным поступком, — сказал он. — Единственно правильным, на самом деле. В том-то и беда, как видишь, когда начинаешь заниматься этими вещами.
Говоря, он вытянул из груды одежды на полу её шаль и накинул на Оливию. Он заправил свою рубашку обратно в брюки и застегнул их.
Перегрин собирал её одежду, сопротивляясь искушению зарыться в нее лицом. Он набросил девушке на голову сорочку.
— Постарайся не подхватить воспаление лёгких, — сказал он.
— Оно бы стоило того, — заметила она. — Ты собираешься одевать меня?
— Я это всё снял, — ответил Перегрин. — И могу надеть обратно.
Он продолжал возиться с её корсетом:
— Ты можешь повернуться? Гораздо легче возиться с этими штучками, когда они перед тобой.
— Даже Бэйли не может снять его, не вращая меня из стороны в сторону, — сказала Оливия. — Удивительно, что ты расстегнул все крючки и развязал все тесёмки.
— Я изучал конструкцию твоего наряда, — отвечал он. — Твоя одежда сильно изменилась с тех пор, как я был здесь в последний раз. С каждым моим возвращением она становится всё сложнее.
— А тебе нужно её разгадать, — сказала она, — как ты расшифровываешь приводящие в замешательства строчки иероглифов.
— Это не вполне интеллектуальное занятие, — возразил Перегрин.
Он поднял её чулки и панталоны.
— Это я сама могу надеть.
— Я их снимал, — ответил он. — И я верну их на место.
Он никогда не уделял пристального внимания женской одежде, и, в самом деле, здесь было на что посмотреть — многочисленные слои со сложными механизмами расстёгивания и застёгивания. Но одежда Оливии зачаровала его. Он изучил её, сам того не сознавая.
Он натянул чулок на тонкую ступню, на изящный подъём лодыжки и вверх, по нежной округлости икры, вверх, по колену. Что-то сжало его сердце, сдавливая и сдавливая. Он завязал подвязку и проделал тот же ритуал со второй ногой.
Это была, возможно, своеобразная пытка, но она ничто в сравнении с наслаждением действом раздевания и одевания Оливии, так словно она ему принадлежит.
— Ты детально разобрался в моей одежде, — проговорила она.
— Я мастер в том, что касается деталей.
— И ты всё ещё в состоянии разгадать тайну Загадочного документа.
Лайл сделал паузу, расправляя её панталоны. Он совершенно забыл о той бумажке.
Но ведь это лишь кусок бумаги, загадка для ума.
А вот Оливия — то, как она смотрит, как пахнет, цвет её глаз и то, как она заливается румянцем, тонкие волоски, которые кажутся золотой пыльцой на коже… Будь она древней египтянкой, он изобразил бы её на стенах своей гробницы, чтобы любоваться ею целую вечность.
Она вставила скарабея в кольцо и всегда носит его на себе.
Он поднял её со стола и помог надеть панталоны. Он затянул завязки. Надел на неё сорочку и платье, завязал и застегнул на пуговицы и крючки всё то, что расстёгивал и развязывал.
— Вот так, — произнёс Лайл.
Всё в порядке, как следовало быть, за исключением её волос, которые распустились и зацепились за серьгу, свободно спускаясь по шее.