Он и опомниться не успел, как Сайто оказался рядом, двигаясь неслышно, и накинул ему на глаза темный платок, а потом завязал на затылке прочным узлом.
– Что?! – дернулся Артур и вмиг позабыл о всякой неловкости. – Зачем это?! Мы так не договаривались!
– Мы с тобой, Артур, ни о чем не договаривались. Мы договаривались с Имсом – что я не наврежу тебе. И я не наврежу. Мне бы и самому этого не хотелось, – мягко сказал Сайто.
Артур судорожно втянул воздух.
– Ложись, – приказал Сайто, и Артур, помедлив, опрокинулся на спину.
Прошла еще минута, и Артур почувствовал, как его руки поднимают к спинке кровати, и ощутил прикосновения какой-то жесткой, даже колючей веревки, а потом его запястья связали и крепко зафиксировали на спинке. Когда веревка скользнула по ногам, он почувствовал, как сердце заколотилось бешено, медным гонгом. В голове бухала кровь, череп грозил лопнуть.
– Зачем вы меня связываете?.. – выдавил он.
Японец чуть слышно засмеялся.
– Глупый вопрос, Артур, ты не находишь? Мне так будет интереснее. Да и тебе, я думаю.
Через несколько минут Артур был так любовно и основательно обвязан веревками, что практически не мог двинуться и остро ощущал грубый джут по всему телу. Ноги были согнуты в коленях, разведены и создавали ощущение абсолютной доступности, да и вообще он был весь открыт, бесстыдно распялен, как разделанная на День благодарения ощипанная индейка. Дрожь его била уже так сильно, что сотрясалась кровать, но Сайто ничего не делал, чтобы его успокоить.
Сайто вообще ничего не делал – связав Артура, он, видимо, отошел от кровати вглубь комнаты и теперь только смотрел. Или, может быть, вообще вышел, только какой тогда смысл?..
– Сайто? – позвал Артур.
Неизвестность казалась ему еще более пугающей, чем присутствие японца. А вдруг его оставят так навсегда – и он умрет в этой постели, от голода и боли, и потом кто-то найдет его смердящий, стыдный труп? Мало ли что придет в голову азиату – может, он маньяк? Может быть, в дело пойдут острые предметы? Удавка? Иглы? Где-то Артур читал, что японцы в сексе неравнодушны к горячему воску и даже горячему маслу. Блядь, как вообще можно было доверять представителю нации, которая считала сексуальным со всей дури лупить мужчин по яйцам? И это были только цветочки из того, что Артур читал о японских фетишах. Ему стало страшно по-настоящему – теперь он боялся вовсе не соития.
– Я здесь, – после долгой тишины отозвался японец. – Я подожду – ты должен созреть. Должен захотеть меня.
– Я не… – начал Артур и тут же оборвал фразу, потому что никаких сил уже не было на возражения, но, собравшись, продолжил: – Я – не захочу. Я не хочу. Не хочу! Не хочу, Сайто!!!
– Захочешь, – спокойно заметил японец и, по-видимому, уселся где-то неподалеку в кресле.
Артур готов был разрыдаться – все оказалось еще хуже, чем он мог предположить. Быть распятым под чьим-то взглядом, абсолютно беспомощным, да еще эта унизительная повязка на глазах – почему нельзя было сделать все как обычно? Это быстрее бы закончилось, и не было бы этого чувства полной податливости, этого безумного ожидания, этого страха бесконтрольности. Кажется, у Артура начинался приступ клаустрофобии, хотя раньше за ним этого не водилось.
– Зачем это? – после паузы спросил он, пытаясь унять дрожь.
– Понимаешь, – неспешно объяснил Сайто, – когда я ограничиваю твое тело, лишаю возможности действовать и решать, это переключает тебя с передачи эмоций на их прием. На прием от меня. Сейчас ты весь – как чувственная антенна. И уже сейчас ты весь мой, просто пока не понял этого.
Артур сцепил зубы и постарался перестать трястись. Однако это плохо удавалось, он чувствовал себя спеленатой куколкой: веревки держали крепко, кроме того, были грубыми и чувствовались не только в местах наибольшего натяжения, но по всей длине; кое-какие мышцы уже начали ныть.
«Весь мой».
Сердце Артура колотилось все быстрее, дыхание все больше учащалось, вдруг дико захотелось помочиться, а все тело неожиданно так ослабело, что казалось: отнялось совсем, как у полного паралитика, – на мгновение Артур испугался, что его действительно сейчас парализует. Паника сковала все тело и мозг и грозила отнять сознание, все нарастала и нарастала, пока не выплеснулась в диком, болезненном мычании, – и тут же все кровь ударила в голову, в лицо. Щеки запылали, но дышать стало чуть легче, и тело вновь начало ощущаться, хотя бы частично. Теперь он старался дышать реже и глубже, чтобы хоть как-то погасить страх – сознание прояснилось, перспектива обморока или непроизвольного сокращения мочевого пузыря отодвинулась.
Так вот ты какая, паническая атака, ошарашенно подумал Артур, когда к нему вернулась способность соображать. Лицо по-прежнему горело, но на лбу выступил холодный пот. Дышать было трудно, но терпимо, и сердце уже не норовило разорваться. Однако веревки, стягивавшие тело, ярко подчеркивали дыхание и сердцебиение – Артур понял, что его реакция отлично видна Сайто. Тем не менее, тот воспринимал Артуровы трепыхания и судороги как нечто естественное.
Они молчали, и все так же по комнате текла медитативная музыка, и Сайто почти не шевелился, а на Артура накатило резкое расслабление – реакция на только что прошедшую панику. Его захватила почти что эйфория, словно огромная волна обрушилась на него и сбила с ног. Теперь он чувствовал каждую клетку своего тела, каждый его изгиб, еще острее ощущал стыд своей позы, и это было почти… почти возбуждающе. Тело было напряжено и одновременно расслаблено – он настолько потерял над ним контроль, что полностью отдался связывавшим его веревкам, и это очень походило на тотальное облегчение. Он больше не нес никакой ответственности за ситуацию, даже за капризы своего тела. Его отдали, как ягненка на заклание, а какой спрос с ягненка? Теперь он лежал на алтаре, стреноженный, и ему оставалось только ждать своей участи.
Ждать. Своей. Участи.
Артур почувствовал, как член его дернулся только при одной этой мысли. Веревки теперь казались не только ограничивающими, они казались чем-то пугающе эротическим, и в особо чувствительных местах натирали вполне определенным образом. О них даже хотелось потереться. И ноющая легкая боль в руках и ногах, в мышцах бедер и предплечий – тоже носила привкус какой-то странной, тягучей истомы.
Артур вдруг представил себя жертвой волшебного дракона, распятым на камне в запретном лесу.
Вот он привязан, лежит и ждет, пока дракон прилетит – темный, ужасный, могущественный, и сделает с ним что-то… что-то такое, от чего дыхание учащается, а яйца и задница поджимаются в предвкушении. Может быть, острота положения как раз в том, что неизвестно, что именно сделает с ним дракон? Как будет терзать его? Каким окажется само это чудовище, бьющее над распростертым телом золотыми крыльями? Будут ли впиваться в это тело огромные кривые когти, будет ли монстр обжигать пламенем из пасти, скользить по доступной коже горячей и влажной алой чешуей? Прикоснется ли раздвоенным ядовитым языком к самым чувствительным, самым запретным точкам, и каким будет это прикосновение – обжигающим, парализующим, невыносимым, сладостным? И, самое главное, на что будет похож его член, когда все-таки войдет в жертву? Раскаленным, огромным, похожим на копье? Смертоносным? Артур уже представлял, как будет кричать при этом вторжении, как извиваться, как умолять, но он ждал этого, ждал, жаждал, не мог дождаться! И, в нетерпении, измученный ожиданием, он услышал, точно со стороны, собственный стон, и увидел, как его тело извивается на камне, в путах, под склонившейся тенью.