– Да иди ты… – предложил ему Имс, отмахиваясь. Бармен как раз в третий раз поменял ему стакан.
Внезапно до Имса дошло, что напиться сегодня будет определенно очень уместно. Он же отмечает покупку дома, не так ли? Ну и вот, как раз отличный повод слегка расслабиться.
На экране телевизора, подвешенном над стойкой в углу, показывали супербоул прошлого года, и гвалт с трибун мешался с музыкой и голосами посетителей в баре, приятно забивая эфир. Во всяком случае, теперь было гораздо легче сосредоточиться на выпивке, чем еще час назад.
– Я слышал, сделка была с тем японцем, как его?... Сайто, кажется? – вдруг сказал Кобб. – Коллекционирует Родена, да?
Имс медленно повернулся к Доминику всем корпусом. Табурет под ним скрипнул. Пока Имс думал, что бы такого сказать, Кобб снова кивнул бармену. Бармен понятливо засуетился, зазвенел стеклом.
– Говоришь, Артур занят? – растягивая слова, продолжил Кобб, внимательно следя за Имсом. Он даже не пытался притвориться – откровенно следил за реакцией и ждал ответа. – Было дело, жил я как-то в Японии пару лет…
– Ну да, – признался Имс, не выдержав пытки медленным допросом. – Он попросил Артура. И что? Я, между прочим, никого не заставлял. И заметь, я не оправдываюсь, а констатирую факт. Я Артуру дал возможность отказаться.
– Ну конечно, – усмехнулся Кобб. – Я очень хорошо себе представляю, как ты даешь человеку сделать выбор. Это, знаешь ли, все равно, что выбирать, на чем тебя повесят: на шелковом галстуке или на веревке из магазина стройтоваров. Галстук, понятное дело, не так натирает, результат зато один и тот же.
– Еще виски, – велел Имс бармену, притворившись глухим.
Все эти сентенции Кобба досаждали ему ужасно. Неужели нельзя позволить человеку напиться в конце тяжелого дня? Какого хуя все лезут со своим морализаторством?
– Дом, отвяжись, – сказал Имс в итоге. – Никто никого не заставлял насильно. Блядь, да в чем дело вообще?! – вдруг заорал он так, что перекрыл голосом и шум в зале и трескотню телевизора. На них начали удивленно оглядываться, и Имс сбавил накал, – что, блядь, такого вообще произошло? У меня попросили мальчика, мальчик согласился, ему ничего не угрожает, все живы-здоровы – что еще?
Кобб молчал.
– Я дал на время попользоваться своей игрушкой, – буркнул Имс устало. – Просто мне пришлось уступить, а я не хотел, и от этого страдает мое самолюбие. Я не люблю проигрывать, тебе отлично известно. А с ним ничего не будет. Получит новый опыт, вот и все.
– А что будет с тобой? – спросил Кобб тихо.
– Я в порядке, – машинально отбил Имс. – Я всегда в порядке, Дом, ты же меня знаешь.
– Ты прав, я тебя знаю, – ответил Кобб. – Поэтому не надо стараться казаться хуже, чем ты есть на самом деле. Передо мной – не стоит, все равно не получится. Тебя не ущемленное самолюбие мучит, Имс.
Имс расхохотался.
– Дом, ты сначала со своими бабами разберись, вот что. А уж потом будешь мне объяснять, как жить. Тоже мне, знаток человеческой природы выискался…
– С нашей профессией нельзя не быть знатоком человеческой природы, – слова Имса Кобба ничуть не задели. – А твоя избирательная слепота меня иногда прямо поражает до глубины души. Удивительно, как человек с твоей наблюдательностью, с твоей интуицией, может быть настолько слеп. Имс, господи, этот мальчик смотрит на тебя такими глазами…
– На меня многие мальчики смотрят такими глазами, Дом, – какая это была порция? Восьмая? Пиздец, они, виски тут, что, разбавляют? – И девочки тоже. Что ты тут углядел такого особенного? И ничего рассматривать меня с таким любопытством, как будто у меня третий глаз открылся.
– Третий глаз у тебя не открылся, это точно, а вот ослиные уши определенно пробиваются, – заметил Кобб. – Иногда ты такой тупица, Имс, это нечто. Я ведь замечал не только то, как он на тебя смотрит. Но и как ты смотришь на него. И если ты все еще думаешь, что бесишься от пораненного самолюбия, то можешь расслабиться, старик. Это не самолюбие, Имс.
Имс с насмешкой уставился на Кобба. Давно он не видел того в таком лирическом настроении. Прямо загляденье. Французская мелодрама.
– Ну? – подтолкнул он. Было очень интересно, что еще такого пафосного родит Доминик.
Кобб, между тем, вынул бумажник, вытащил оттуда несколько купюр и подтолкнул их по стойке к бармену. Потом спрятал бумажник, достал из кармана шарф и не торопясь обмотал его вокруг шеи.
И только когда он уже слез с высокого барного табурета и сделал шаг в сторону, он наклонился к Имсу и сказал вкрадчиво:
– Это называется ревность, Имс. И глаза у тебя кровавые, и колбасит так, что даже вискарь тебя не берет, только от одного – потому что ты очень стараешься не думать, чем же там таким занят твой Артур. Не так ли? Что вот он делает прямо в этот момент? А-а, вот видишь! – удовлетворенно заключил он, когда Имс подавился вертевшимся на языке ответом. – Это ревность, Имс.
– Да иди ты в жопу, Кобб! – ощерился Имс. – Как-то не вовремя у тебя приступ прозорливости случился!
– Во мне масса скрытых достоинств, – с апломбом заявил Кобб. – А в жопе не я, а ты. И в этом принципиальная разница.
Кобб ушел прогулочным шагом, а Имс остался один и прикончил всю бутылку виски, но без толку. Алкоголь не действовал вообще, а только наоборот, складывалось ощущение, что его накачали каким-то допингом, при этом ограничив в действиях. Было правдой или нет то, что Кобб бормотал про ревность, Имс не знал. Но накрыло его после этих слов так страшно, что он решил от греха свалить из бара подальше. Вообще подальше от людей. Хваленое богатое воображение Имса, кажется, первый раз в жизни сыграло против него, в паре с его же не менее богатым жизненным опытом. Картины, которые разворачивались перед его внутренним взором на пути домой, отличались избыточной красочностью и ненужными подробностями, но деться от них он никуда не мог, точно обдолбанный ЛСД. Имс шел по улице, и вместо домов и фонарей видел перед собой влажную спину Артура с каплями пота вдоль позвоночника, видел закушенные губы и оскаленные зубы, когда Артур кончал, вместо шума проезжавших машин слышал хриплые стоны и гортанные крики. И в это же время кто-то скрипучим и въедливым голосом, мерзко подхихикивая, все время бормотал внутри него: «И все это не с тобой, не с тобой! Это с кем-то другим ему хорошо, это кто-то другой сейчас трахает его так, что он сознание теряет, это кто-то другой, другой, другой! А ты все проебал, сам отказался, и теперь он всегда будет сравнивать, всегда-всегда…»
Имс пытался заткнуть этот внутренний монолог, это вообще не его был монолог, чей-то чужой, он не мог так думать! Он никогда так не думал вообще-то, откровенно плевать всегда хотел на чужое мнение, но гадкий слащавый шепот не затыкался никак, обстоятельно расписывая, в какой позе, как медленно и как долго Артур получает санкционированное Имсом удовольствие.
К моменту, когда Имс добрался до своей квартиры, до рассвета оставалось часа полтора, не больше. Где его носило, он и сам не помнил, только вот ноги едва держали, а ладони и ступни оледенели так, что пальцы ног не ощущались вообще, а в замочную скважину он попал ключом только с третьего или четвертого раза. Когда он ввалился в холл, в левом боку внезапно так резко кольнуло болью, что он вынужден был даже схватиться за стену. Туда словно совали нож, раз за разом, с проворотом, в голову от этого бухало тяжелым жаром, заливало от боли кипятком глаза и одновременно судорогой отдавало в низ живота и в яйца. Имс еле добрался до туалета, повис на унитазе, где его рвало, долго, судорожно, выкручивая мышцы пресса в жгут. Проблевавшись, он все же нашел в себе силы встать и забраться в душ. Раздевался прямо под водой, широко открывая рот и жадно глотая теплые капли с запахом водопровода. Тряпки отвратительной вонюче-мокрой кучей развалились на полу, так что Имс еще одним усилием воли собрал все в мешок и даже вынес на улицу к ближайшему мусорному контейнеру. Впрочем, после душа стало гораздо легче. Он вернулся, мельком глянув на серо-розовую полосу над домами, вскипятил воду и приготовил себе чай, ушел к мольберту в дальнем конце гостиной и разложил кисти, хотя руки тряслись и измученный пресс болел так, что хотелось лечь и забыться. В голове гудело, но Имс был бы не Имс, если бы позволил себе показаться слабым. Перед кем угодно. Особенно перед Артуром. Особенно этим утром.