А ничего и не произошло. Он просто отравился. Бармен явно мухлевал с виски, уж Имсу ли не знать, как это бывает.
Он слышал в предусмотрительно открытое окно, как у дома остановилась машина, как хлопнула дверь и снова заурчал двигатель и зашуршали шины. Он тут же старательно начал малевать что-то бессмысленное на холсте, когда Артур ввалился в квартиру, производя массу бестолковых и очень громких звуков. Словно хотел, чтобы Имс его услышал. Артур затопал по лестнице, Имс вздохнул и отошел от мольберта так, чтобы его было с этой лестницы видно.
– Все прошло нормально? – как мог более нейтрально спросил Имс.
Но это оказалось все, на что он был сейчас способен: удержаться от того, чтобы жадно не рассматривать Артура, с саднящим мазохизмом ища на том следы этой ночи, он не мог. Хорошо, что квартира еще тонула в сумерках. Да и Артур, если бы был хоть чуть посообразительнее сейчас, додумался бы, что при таком освещении никто в здравом уме за кисти не возьмется.
Но Артур не сообразил, что-то там обиженно и хрипло вещал с лестницы и, кажется, даже угрожал, и Имс ему что-то отвечал, не слыша сам себя, потому что в ушах опять начало гудеть набатом.
Сейчас ему хотелось только одного – чтобы Артур уже угомонился там, в спальне, а сам он пошел бы на широченную тахту в мастерской, и лег бы, и забылся бы уже, наконец, сном. В тишине.
А обо всем остальном он подумает завтра.
Он укрылся здоровенным индейским пледом, закутался так, что даже макушка была прикрыта, свернулся в клубок, и сон начал наползать на него медленно и неотвратимо, как наползает туман с болот Новой Англии холодными осенними ночами, размывая контуры. В помещении, несмотря на высокие окна до потолка, все еще было сумрачно, фигуры мифологических индейских зверей на пледе, казалось, жили своей жизнью, еле заметно, тайно шевелились в складках грубой ткани. Имс пригрелся, и его слегка отпустило, мозг перестал крутить бесконечным рефреном это свое «будет сравнивать, будет сравнивать», сознание поплыло, сглаживая горячечный сумбур. Он, наверное, даже все-таки успел провалиться в сон, потому что явственно вдруг услышал голос отца, и как тот говорит своим рокочущим баритоном: «Ничего страшного, мальчик. Видишь, никто не умер. Все будет хорошо». И в этот момент его куда-то дернуло и потащило, так сильно, будто он попал в водоворот, и Имс судорожно замахал руками и ногами, сопротивляясь навалившейся темноте, сковывавшей движения.
Однако никто его никуда не тащил и не душил, а просто он самым прозаическим образом запутался в одеяле, разбуженный Артуром. Тот сидел рядом и тряс его за плечо, причем весьма грубо.
– Что случилось? – прохрипел Имс и закашлялся, подавившись собственной слюной.
– Ты что, спишь?! – спросил Артур с таким выражением, словно Имс только что у него на глазах сожрал пару невинных младенцев.
– А что такое? – поинтересовался Имс, садясь на тахте и окончательно выпутываясь из пледа.
Он поморщился – видимо, успел вспотеть во сне, и когда шевельнул рукой, уловил легкий запах пота. Артур, напротив, благоухал: наверное, перевел половину всех средств в ванной комнате. Весь он был чистенький и свежий, прозрачно-карамельно-розовый, юный и бодрый до отвращения. Имс скривился, потянулся, снял с подоконника пустой глиняный горшок, который иногда использовал как реквизит для набросков и в котором никогда не росло ни одно растение, и смачно туда плюнул. Ему все казалось, что он никак не может избавиться от привкуса рвоты, хотя еще до прихода Артура он почистил зубы раза три.
Артур выглядел шокированным выходкой Имса.
– Ну, что еще? – утомленно спросил Имс, снова откидываясь на подушки и складывая руки на животе.
Артур хлопнул глазами, дрогнул губами – хотел что-то сказать, понял Имс, но передумал, сжал губы в тоненькую линию, практически незаметную. Метнул на Имса возмущенный взгляд, запустил руки в волосы, подергал, потом закрыл лицо ладонями и застонал.
Имс сидел и думал, как это так может быть, что человек одновременно испытывает два взаимоисключающих чувства? Ему страшно хотелось Артуру врезать, влепить изо всех сил прямо в рожу, непотребно целомудренную для этого утра, на взгляд Имса. Хотелось повалить его на пол, и, схватив за локоны на затылке, раз за разом прикладывать лицом прямо в корабельные сосновые доски, которыми был выложен пол.
И в то же время ему хотелось сунуть Артура этим нежным лицом себе в подмышку и гладить по волосам, приговаривая какую-нибудь чушь и глупость, чтобы уж продрало как следует обоих, чтобы потом отпустило, и все бы закончилось. Имс терпеть не мог драм, не знал, что и как делать, не умел утешать, поэтому злился. На Сайто, на Артура, на себя – что так подставился и так грандиозно сел в лужу, влипнув как раз в ту самую ситуацию, которых так успешно и старательно избегал.
Артур отнял руки от лица и сказал:
– Я уснуть не могу… Ну вот как ты мог, Имс? Вот так просто взять и отдать меня, а? Я ж человек все-таки, а ты мной попользовался, как предметом… как рабом каким-то...
Имс скрипнул зубами от злости. Вот не вовремя, очень и очень не вовремя явился к нему Артур выяснять отношения. Если честно, Имс вообще предпочел бы спустить все на тормозах, но, кажется, других таких же здравомыслящих тут больше не наблюдалось.
– Послушай, детка, - сказал он с утомленным вздохом. – Давай-ка проясним. Скажи-ка мне, у тебя что-нибудь болит? Где-нибудь вывих, побои, разрывы там, например? Тебя избили, может быть, до потери сознания, и теперь тебе грозит инвалидность?
– Н-н-нет… – протянул Артур, не понимая, куда клонит Имс.
– Ты загибаешься от голода, поражен смертельной неизлечимой болезнью, тебя выбросили на улицу в мороз и холод – и тебе негде переночевать? Что молчишь? Отвечай мне!
– Нет.
– Тогда объясни мне, пожалуйста, по какому поводу такая вселенская тоска? Что такого ужасного и непоправимого случилось? Попользовались твоей дыркой? И что? Насколько я знаю Сайто, а он всегда держит свое слово, никакого ущерба тебе не нанесли. В круговую не пускали, публично не ебали, на улицу не выставляли, в рот не ссали, ведь нет? И, кстати, это все тоже можно пережить, уж поверь мне, пупсик. Ты хочешь знать, на самом ли деле я считаю, что хуже смерти быть ничего не может? Да, я так считаю на самом деле. Пока ты жив, все впереди. И можно смотреть либо вперед, либо оглядываться назад и жалеть себя. Что угодно можно. Но если ты умер – тогда все. Просто – все. Больше ничего не будет, ни плохого, ни хорошего. Потому что на этом все кончится.