«О, – сказал он с явным удивлением. – Здесь говорится, что у вас болезнь моторных нейронов».
Вот спасибо. Можно было ожидать, что в такой ситуации невролог сообщит диагноз лично или хотя бы напишет письмо самому Майку, а не его лечащему врачу. Или ожидать, что кто-то хорошо подготовленный, возможно, узкий специалист по этому вопросу, захочет преподнести такую новость со всей деликатностью и присутствовать при этом, чтобы ответить на множество неизбежных вопросов. Но нет. Все что получил Майк – неуклюжее и бездумное уведомление, как будто ему между прочим сказали, что завтра возможен дождь.
Майк позвонил мне рассказать новости:
– Еще не подтвердилось, но… в общем… Мне сказали, и я скажу тебе. Погугли, но не загугливайся.
– Моторных чего?
– Не провались в кроличью нору, когда будешь об этом читать, – картинка не из приятных.
Я кинулся к «Гуглу» и стал читать.
Это было ужасно. Ужасно до отчаяния.
Я был сражен. Неужели еще недавно мы думали: «Все что угодно, только не рассеянный склероз»?
Значит, болезнь моторных нейронов.
Майк был в полной жопе, и эта чудовищная реальность меня сразила. Я оцепенел. Вот что это значит. Еще два или три года Майка. Я думал: «Я не хочу этого дерьма. Не хочу этого дерьма в своей жизни, но оно уже в моей жизни. И оно изменит – уже изменило – всю жизнь».
Этот диагноз в одно мгновение разрушил все. Он был правдой, и ничто в моей жизни не готовило меня к тому, что случилось. Я выпал из жизни, был в ужасе, на грани, постоянно был готов расплакаться, злился и просто не мог быть более потерянным.
Думал: «Это должен быть я, я хочу, чтобы это был я» – и эти слова постоянно крутились в моих мыслях. «Это неправда, но я точно не хочу, чтобы это был Майк».
Я сел в поезд, чтобы ехать домой, как в тумане, в вихре разрушающих меня эмоций. Сердце в груди бешено колотилось, а дыхание застревало в горле. Я не верил, что это происходит.
Со мной. С нами.
С моим дорогим, дорогим и прекрасным братом.
Позже в тот же день, 5 апреля 2012 года, в 18:12 вечера мы с Майком вдвоем стояли на подъездной дорожке перед моим домом. Остальные члены семьи – папа, мама, Лаура, Эдан и Стори – только что ушли после необычно сдержанной, очень «английской» светской беседы на удобные темы. Говорили практически обо всем, но только не о слоне в комнате – диагнозе Майка.
Там, на дорожке перед моим домом, мы больше не смогли этого избегать, так что заговорили. О том, как происходящее ужасающе, разрушительно серьезно. О том, что Майк не будет рядом с сыном, чтобы увидеть, как тот превращается во взрослого мужчину; не будет рядом с нами, когда он так нам нужен. Об Авориазе, теперь осознавая, что это никогда не повторится. О том, что болезнь украдет у него все, а его постепенно украдет у нас. Мы оба сломались и перестали контролировать себя. Мы обнялись и дали выход своим чувствам. Плакали навзрыд, изливая свою боль в слезах. Я держал в объятиях своего крутого, прекрасного, верного младшего брата, и мы чувствовали, какой ужас охватывает нас обоих. Это был единственный раз, когда мы открыто признали неизбежный факт. Майк умрет. И это случится скорее раньше, чем позже.
С той минуты я должен был оставаться сильным, хотя в душе я рыдал.
Моэл Фамау
Я на горе. На Моэл Фамау. Это самая высокая точка графства Флиндшир, в котором живу я и жил Майк.
Мы приезжали сюда побездельничать. Если свернешь с основной тропы, найдешь прекрасные места, где можно спрятаться. Мы зарывались в заросли, ждали, когда мимо будут проходить люди, и издавали странные птичьи трели, просто чтобы увидеть их смятение. А потом тихонько хихикали. Это уже не в детстве было. Честно говоря, это было не так давно. А когда мы переставали вести себя как дети, мы лазили по деревьям и искали золото. Майка восхищало валлийское золото, и он считал, что золото возможно найти и здесь, в окрестностях Моэл Фамау. Мы прочесывали ручьи в поисках кварца. Кварц – верный признак золота.
Я сижу под деревом в зеленой куртке Майка. Как всегда. Больше полутора лет я бываю здесь почти каждый день вне зависимости от погоды. Иногда разговариваю с Майком. Иногда просто сижу в тишине. В тех нечастых случаях, когда мне надо было уехать к Мэнди в Манчестер или еще куда-нибудь, я взял за правило приходить сюда перед отъездом, даже если это будет в шесть утра. Иногда я поднимаюсь сюда на пять минут, иногда на полчаса, иногда на несколько часов. Я приношу кофе, завтраки, обеды. Я побывал здесь на рассвете и на закате, утром, днем, вечером и ночью. И я сижу здесь, у дерева, на склоне горы. Иногда мимо места, где я тихонько сижу, проходят люди, но никогда меня не замечают, а я тогда вспоминаю, как мы с Майком изображали птичьи трели. И тихонько хихикаю.