— Ну как, Кенан? — спросил моряк, отирая руками вспотевшее лицо.
Молодой человек вздрогнул и поднял глаза.
— Хорошо, дядя, — мягко сказал он.
— Жарко тебе?
— Нет, не жарко…
В действительности же он изнывал от жары, но не хотел жаловаться. Он считал, что тот, кто жалуется, угнетает свободную волю другого человека.
— Ничего не выйдет с винтом, — сказал Неджеб. — Придется ждать ветра.
— Подождем, — сказал Кенан.
— Выхода нет… Только как бы не дождаться шторма… Тогда совсем запаримся без мотора…
Кенан ничего не ответил. «Пусть будет шторм, — думал он. — Вот тогда-то, на этом беспомощном деревянном корыте, станет ясно, чего стоит свободная воля…»
— Говорил я твоему отцу, чтобы сменил мотор, но разве он послушает? — незлобливо продолжал Неджеб. — Боится лишних расходов…
— Когда вернемся, я скажу ему, — пообещал Кенан. — Поставим сильный мотор — летать будешь!
Старый моряк еле сдержался, чтобы не выдать своей радости.
— Дай-то боже, — равнодушно пробормотал он, поглядев на море сквозь просвет между мешками. — Ты заметил что-нибудь на море?
Кенан смутился. Он совсем забыл поручение дяди — наблюдать за морем и, если вблизи покажется хоть небольшое судно, немедленно сообщить. Дали ему и бинокль, но он так и лежал под шезлонгом.
— Ничего не было, — простодушно схитрил Кенан.
Неджеб вышел на нос и стал внимательно осматриваться.
— Там что-то есть! — воскликнул он. — Подай-ка мне бинокль!
Пока Неджеб напряженно глядел в окуляры, Кенан тоже пытался что-нибудь увидеть. Но видел лишь слегка колышущееся от мертвой зыби пустынное море.
— Интересное дело! — пробормотал Неджеб и, помолчав немного, добавил: — Лодка!
Кенан с удивлением посмотрел на него.
— Лодка?
— Лодка… и притом с пассажирами!
— Как же ее занесло, эту лодку, в открытое море? — спросил Кенан. — Ведь мы самое малое в двадцати милях от берега…
— Я и сам удивляюсь! — серьезно сказал Неджеб и передал молодому человеку бинокль.
Кенан с трудом отыскал лодку, потому что палуба покачивалась и он никак не мог выровнять поле зрения. Наконец он увидел ее, но не смог различить, сколько в ней людей. Лодка шла с открытого моря по направлению к ним. В бинокль хорошо было видно, как она вздымается на гребнях слабой волны.
— Интересное дело! — пробормотал и он, как Неджеб. — Что бы это значило?
Неджеб не сразу ответил. Он сам пытался найти какое-нибудь объяснение увиденному, но ни одно не казалось убедительным.
— Иногда бывает так, что лодка затеряется в открытом море, — сказал Неджеб. — Если ветер застигнет ее у Балчика, то легко протащит до самого Синопа… Ветры у нас дурные… Но в том-то и дело, что такого ветра не было целый месяц…
— А ты откуда знаешь, какие ветры дули у этих берегов?
— Знаю, — ответил Неджеб. — Такое уж мое дело!
— Может, они потерпели кораблекрушение? — сказал Кенан.
Неджеб медленно покачал своей тяжелой, кудлатой головой.
— Что-то не верится! — промолвил он. — С чего бы кораблю тонуть в хорошую погоду? Если бы буря или сильная волна — другое дело. Но чтобы корабль потонул в тихом море — этого я пока не слышал.
— Чего не бывает! — сказал Кенан и снова поднял бинокль.
Неджеб был не на шутку озабочен.
— Ну, ладно, скажем, случилось несчастье, — сказал он со вздохом. — Но почему лодка одна? При кораблекрушении все лодки стараются держаться вместе, чтобы помогать друг другу в беде.
Некоторое время оба молчали, обдумывая свои предположения.
— Пойдем закусим! — предложил, махнув рукой, Неджеб. — Пока они так далеко, все равно ничего не понять…
Дядя и племянник питались в капитанской каюте, отдельно от команды. Цыплята оказались на редкость вкусными, а хлеб все еще был свежим и мягким. Кенан никогда не ел с таким аппетитом, как на фелюге своего дяди.
— Умеют печь эти нечестивцы! — сказал Неджеб, грубыми пальцами макая в золотистый соус огромный ломоть хлеба. — Хлеб у них вкуснее нашего…
Несколько янтарных капелек растеклось по белому краю тарелки. Неджеб откусил изрядный кусок; щеки его сразу раздулись. Он всегда так ел, — запихивая в глотку что попало, заглатывая пищу целыми кусками.
Лицо его стало задумчивым, взгляд сосредоточенным. Видно, что мысли его были далеко.
К концу обеда он неожиданно заявил:
— Не чисто их дело!