Глава 3 Рассветало лениво, понемногу. Сперва холодно позеленело небо. Ветер прошелся с мокрой тряпкой и смахнул с него мелкий звездный сор, остатки тумана и лунные стекляшки. Как-то так получилось, что и зелень смахнул - непрочную, как водоросли на стекле - а под ней обнаружилось нечто лимонное, теплое и пуховое. Потом из темного океана вершин вынырнуло солнце. Потянулось, отряхнулось, как искупавшийся пес, забрызгало медовыми каплями кусты, и тропинку, и луг, и двух сонных, точно зимние пчелы, людей. Путь предстоял неблизкий, поэтому Гельвард и Йорг - именно так звали этих двоих - вышли затемно и налегке, вернее, с одним рюкзаком, который несли по очереди. Вдали от моря полагалось ходить пешком. Велотранспорт не запрещался, но дальше Гринвальда дороги становились заболоченными, да и на подходе к Шаумбергу оставляли желать лучшего. Так что велосипеды пришлось оставить в Зельцбурге, последнем цивилизованном городке перед рыхлой и непредсказуемой внутриматериковой зоной. На путниках были одинаковые темно-серые ветровки поверх светло-серых теннисок с логотипом «Еcolife», закатанные до колен джинсы, и кроссовки, стилизованные под старый добрый адидас, только Йорг повязал вокруг шеи желтую косынку, а Гельвард - синюю. Впрочем, оба знали, что вздумай они одеть хоть средневековые фраки с белыми манишками, или камуфляж, или вплести в волосы дикие розы - через пару дней в таком же наряде будут щеголять все без исключения мальчишки от Зельцбурга до Гельзенкирхена. - Благодатный край, - заметил Йорг, позевывая. - Цветет круглый год. А у нас на газонах даже крокуса паршивого - и то не сыщешь. Обочины тропинки лучились белыми и голубыми звездами пролески. Разлапистый куст кизила, точно невеста под желтой кисеей - к несчастью фата такого цвета, к несчастью - распространял вокруг себя тонкую ауру печали. Тюльпаны вставали на цыпочки среди молодой травы. Их тугие бутоны набухли от влажного мартовского воздуха и растрескались, как спелые арбузы. - Хотел бы я здесь жить, - продолжал разглагольствовать Йорг. - Перебраться куда-нибудь, подальше от побережья, в какой-нибудь Шаумберг. - Ага, - сказал Гельвард. - Да я не о том, - с досадой отозвался Йорг. - Просто купить домик в чертовой глуши, заняться чем-нибудь нехитрым и полезным. - Например, начать разводить свиней? - При чем тут свиньи? А хотя бы. Надоело размахивать баллончиком, все равно пена - пеной остается. В ней пустоты девяносто процентов, если не все девяносто девять, и один процент яда. Мы, Гельвард, из ничего делаем ничто. Варим суп и выплескиваем, а накипь собираем, и объявляем ее произведением искусства. И кичимся своим талантом. Йорг не лукавил. Он любил цвета и формы, елей аплодисментов и витражи фантазий, и радостный полет лопатки, округляющей острые края, но терпеть не мог пену. Любую. С детства. С запахом бензина - радужную на черном асфальте. Сливочно-топленую, жирную в кринке с молоком - от нее язык и небо становятся гладкими, точно восковыми. С привкусом крови, мясную, которую мама дуршлагом откидывала в раковину и мимо раковины, на плиту, на кафель, на клетчатый линолеум. Грязно-бурую у причала. Корабли в гамбургский порт в те годы уже не заходили, но один еще стоял - заякоренный, облезлый и потрепанный волнами «Рикмерт». Вдоль его ржавых бортов пенилось особенно сильно - мертвыми рачками, обглоданными водой рыбными скелетами, склизкими водорослями, солью и йодом. Сколько Йорг себя помнил - море умирало. Каждый день, вернее каждую ночь - потому что процесс распада активнее совершался в темноте - оно выносило на узкую береговую полосу дохлых осьминогов, каракатиц, акул с бледными вздутыми животами, похожих на тряпки скатов. Попадались зверюги и покрупнее. Один раз выбросило не то тюленя, не то морского котика - живого, но скрюченного и вялого. Отравленного. Атласные бока несчастного ходили ходуном, ласты судорожно дергались, пока не застыли, неестественно вывернутые, так что у пятилетнего Йорга при взгляде на него разом заныли все - молочные тогда еще - зубы. Мальчик только диву давался - как много в море всякой живности, способной умереть. От тысяч, десятков тысяч, миллионов гибнущих организмов исходила трудно переносимая вонь, которая однако, не воспринималась обонянием, а проникало каким-то образом сразу в мозг. Смердящее излучение смерти растекалось по ночным улицам, собираясь в лужицы под запаркованными машинами, ватным туманом стелилось над газонами, грызло беззащитный киль «Рикмерта», выпадало жгучей росой. Просачиваясь в тела спящих людей, медленно изменяло их. Йорг просыпался с привкусом желчи во рту, чуть более мертвый, чем накануне. Одиночество расцветало в нем, точно тина в стоячей воде. Волосы утратили золотистый оттенок моченого льна. Голубые глаза потемнели и заволоклись облаками, сперва не густыми - жемчужно-пепельными, а потом - черными и плотными грозовыми тучами. Мальчик болезненно вытягивался, теряя детскую округлость, и в конце концов сделался длинным и сухопарым, тощим, как русская борзая, с виду - сильным, а внутри - хрупким и пустым. Будто карандаш, из которого выдернули графитовый стержень. Он вырос и, подобно большинству его ровесников, взялся за баллончик с пеной. 3D-граффити тогда только-только входили в моду, и Йорг преуспел в этом искусстве, как никто другой. - Не глупи, - сказал Гельвард. - Здесь можно неплохо расслабиться, но жить? Я бы не согласился, да и ты сбежишь через пару недель. Что, не так? Экзотика и близость к природе хороши в малых дозах. А пока дыши, наслаждайся, такой покой, тишь, и воздух здесь отличный, - он втянул ноздрями немного цветочного аромата, выпятил грудь и даже слегка ослабил ремень на джинсах. До Шаумберга оставалось километра четыре, но вдоль тропинки, превратившейся, между тем, в неширокую, но хорошо укатанную дорогу - потянулись домики с дерном на крышах, и огороженные кольями полосатые грядки, и густо просмоленные - кое-где заваленные, кое-где подгнившие - фонарные столбы. Перед одним из домов двое рыжих детей играли в глубокой, затянутой тиной луже, стоя по колено в мутной зелени и половниками вычерпывая из нее тритонов. Йорг мигнул, на ходу прикрыл глаза. Волосы - золотые, как солнце. Только здесь, вдали от моря, еще можно увидеть такие. Парень в холщовых штанах, и, несмотря на прохладный ветер, по пояс голый и потный, перекапывал огород. Жирные комья сверкали драгоценными камнями, скатываясь с его лопаты. Парень подхватывал их на лету и дробил в алмазную пыль. Землю убить труднее, чем море. Она инертна и самодостаточна. Эти люди всю жизнь рылись в земле, умея извлекать из нее пищу. - Хороши селяне за работой! - восхитился Гельвард и прищелкнул языком. «А мы и того не умеем, - размышлял Йорг. - К нам еда поступает в пакетиках, и бес знает, откуда - с крестьянских полей или с химического завода. И учиться нам поздно. Все кончено, песенка спета. Не расцветет больше наша лужайка». Думал без горечи, потому что златокудрые жители материковой зоны нравились ему. Дневное светило поднялось высоко. Мир вокруг оживился, и цвета заиграли ярче, не ослепляя, а мягко согревая радужку. Йорг снял ветровку и перекинул через локоть. - Эй, - Гельвард ткнул ему в бок указательным пальцем. Получилось больно, настолько, что к горлу опять подкатила желчь. - Твой шедевр? Как ты его назвал? Не могу вспомнить - вроде о любви что-то. Какая-то напыщенная ерунда. Шаумберг встречал их молчаливым объятием - пенно-каменной верностью двух зловеще переплетенных фигур. Запрокинув голову, Йорг несколько минут хмуро разглядывал «черных любовников». - Понятия не имею, - ответил, наконец. - Сам забыл. - Однако, странное у тебя представление о любви. Осмотрим парк? - Уж какое есть. Полагаю, у тебя нет и такого - и вообще никакого. Гельвард, я устал, как черт, и натер ногу этим проклятым ботинком, так что давай-ка сначала в гостиницу. Сколько у нас еще? Три часа до выступления. Надо было на другой день назначить, куда спешим? - Два с половиной, - Гельвард закатал рукав и сунул Йоргу под нос блестящие круглые часы. - Нет, два сорок пять, если точно. А мы по быстрому. Туда-сюда прогуляемся - и все. Надо знать, чем дышит молодежь, если не хотим прослыть старомодными. Они торопливо обогнули цепочку почти одинаковых плит за ржавой загородкой и вступили на территорию 3D-парка. - Ты обратил внимание, что почва везде черная, черноземная, или красная, глинистая, а на кладбище - белая? - спросил Йорг. - И пахнет солью? А все, что на ней растет - бледное и тонкое? Он заметно - и по всему видно, демонстративно - прихрамывал. - Ты бредишь, чудак. Тоже мне загадка сфинкса. Это обыкновенный песок, вот, и здесь такой, - передернул плечами Гельвард и ковырнул носком кроссовки пучок вымученно-желтой травы. - Было бы глупо отвести под кладбище и граффити-парк плодородные участки. Здесь не сеять. Ты глянь: кажется, в Шаумберге объявился свой мастер. Новенький. Надо бы его переманить, или... Действительно, среди пустого шлака попадались настоящие крупинки золота - ладные, хоть и не всегда пропорциональные скульптурки. Звери, волшебные фениксы или сказочные вер