раясь в лужицы под запаркованными машинами, ватным туманом стелилось над газонами, грызло беззащитный киль «Рикмерта», выпадало жгучей росой. Просачиваясь в тела спящих людей, медленно изменяло их. Йорг просыпался с привкусом желчи во рту, чуть более мертвый, чем накануне. Одиночество расцветало в нем, точно тина в стоячей воде. Волосы утратили золотистый оттенок моченого льна. Голубые глаза потемнели и заволоклись облаками, сперва не густыми - жемчужно-пепельными, а потом - черными и плотными грозовыми тучами. Мальчик болезненно вытягивался, теряя детскую округлость, и в конце концов сделался длинным и сухопарым, тощим, как русская борзая, с виду - сильным, а внутри - хрупким и пустым. Будто карандаш, из которого выдернули графитовый стержень. Он вырос и, подобно большинству его ровесников, взялся за баллончик с пеной. 3D-граффити тогда только-только входили в моду, и Йорг преуспел в этом искусстве, как никто другой. - Не глупи, - сказал Гельвард. - Здесь можно неплохо расслабиться, но жить? Я бы не согласился, да и ты сбежишь через пару недель. Что, не так? Экзотика и близость к природе хороши в малых дозах. А пока дыши, наслаждайся, такой покой, тишь, и воздух здесь отличный, - он втянул ноздрями немного цветочного аромата, выпятил грудь и даже слегка ослабил ремень на джинсах. До Шаумберга оставалось километра четыре, но вдоль тропинки, превратившейся, между тем, в неширокую, но хорошо укатанную дорогу - потянулись домики с дерном на крышах, и огороженные кольями полосатые грядки, и густо просмоленные - кое-где заваленные, кое-где подгнившие - фонарные столбы. Перед одним из домов двое рыжих детей играли в глубокой, затянутой тиной луже, стоя по колено в мутной зелени и половниками вычерпывая из нее тритонов. Йорг мигнул, на ходу прикрыл глаза. Волосы - золотые, как солнце. Только здесь, вдали от моря, еще можно увидеть такие. Парень в холщовых штанах, и, несмотря на прохладный ветер, по пояс голый и потный, перекапывал огород. Жирные комья сверкали драгоценными камнями, скатываясь с его лопаты. Парень подхватывал их на лету и дробил в алмазную пыль. Землю убить труднее, чем море. Она инертна и самодостаточна. Эти люди всю жизнь рылись в земле, умея извлекать из нее пищу. - Хороши селяне за работой! - восхитился Гельвард и прищелкнул языком. «А мы и того не умеем, - размышлял Йорг. - К нам еда поступает в пакетиках, и бес знает, откуда - с крестьянских полей или с химического завода. И учиться нам поздно. Все кончено, песенка спета. Не расцветет больше наша лужайка». Думал без горечи, потому что златокудрые жители материковой зоны нравились ему. Дневное светило поднялось высоко. Мир вокруг оживился, и цвета заиграли ярче, не ослепляя, а мягко согревая радужку. Йорг снял ветровку и перекинул через локоть. - Эй, - Гельвард ткнул ему в бок указательным пальцем. Получилось больно, настолько, что к горлу опять подкатила желчь. - Твой шедевр? Как ты его назвал? Не могу вспомнить - вроде о любви что-то. Какая-то напыщенная ерунда. Шаумберг встречал их молчаливым объятием - пенно-каменной верностью двух зловеще переплетенных фигур. Запрокинув голову, Йорг несколько минут хмуро разглядывал «черных любовников». - Понятия не имею, - ответил, наконец. - Сам забыл. - Однако, странное у тебя представление о любви. Осмотрим парк? - Уж какое есть. Полагаю, у тебя нет и такого - и вообще никакого. Гельвард, я устал, как черт, и натер ногу этим проклятым ботинком, так что давай-ка сначала в гостиницу. Сколько у нас еще? Три часа до выступления. Надо было на другой день назначить, куда спешим? - Два с половиной, - Гельвард закатал рукав и сунул Йоргу под нос блестящие круглые часы. - Нет, два сорок пять, если точно. А мы по быстрому. Туда-сюда прогуляемся - и все. Надо знать, чем дышит молодежь, если не хотим прослыть старомодными. Они торопливо обогнули цепочку почти одинаковых плит за ржавой загородкой и вступили на территорию 3D-парка. - Ты обратил внимание, что почва везде черная, черноземная, или красная, глинистая, а на кладбище - белая? - спросил Йорг. - И пахнет солью? А все, что на ней растет - бледное и тонкое? Он заметно - и по всему видно, демонстративно - прихрамывал. - Ты бредишь, чудак. Тоже мне загадка сфинкса. Это обыкновенный песок, вот, и здесь такой, - передернул плечами Гельвард и ковырнул носком кроссовки пучок вымученно-желтой травы. - Было бы глупо отвести под кладбище и граффити-парк плодородные участки. Здесь не сеять. Ты глянь: кажется, в Шаумберге объявился свой мастер. Новенький. Надо бы его переманить, или... Действительно, среди пустого шлака попадались настоящие крупинки золота - ладные, хоть и не всегда пропорциональные скульптурки. Звери, волшебные фениксы или сказочные вервольфы, кусающие собственные хвосты, застывшие в полете или прыжке. Летящие линии, ясные, уверенные контуры - но главное, в них чувствовался характер, настроение, душа, как сказали бы пустозвоны-критики. Все вместе они - эти кошки, змеи, птицы, чудища - каким-то непостижимым образом рассказывали историю стеснительного, неуверенного в себе подростка, возможно, некрасивого, вплоть до уродства, или болезненного, отторгнутого сверстниками. Одаренного аутсайдера, индивидуалиста, в котором Йорг - не без тщеславного удовольствия - узнавал себя. - Или что? - спросил испуганно, вспомнив собственное детство, опасные улицы Гамбурга, полицейских за каждый углом и разновозрастные - от самых мелких школяров, до девятнадцатилетних переростков - банды мальчишек с баллончиками. С одной стороны, взаимопомощь, восхищение талантом, с другой - жестокая конкуренция. Тем, кто отказывался влиться в группу, рубили пальцы. - Или этот парнишка нас переиграет, - пояснил Гельвард. - Ну, нас-то? - усмехнулся Йорг. - Да никогда! Переиграть Йорга Шеффлера было невозможно, и сегодня, выступая перед сотнями детей, подростков и взрослых, он еще раз доказал это. Гельвард скручивал из проволоки каркасы - оплетал жесткими спиралями и петлями камни и пни, металлические ворота и толстые деревянные болванки - все, что свезли поклонники 3D-граффити на шаумбергский стадион. Делать приходилось быстро, не раздумывая, не примеряясь - так, словно бежишь по горячим углям. Шоу требовало стремительности. Ловкость рук вознаграждалась улыбками. Гибкая медь нагревалась, обжигая кончики пальцев. Йорг, напротив, не торопился. Он расставил вокруг себя полукругом разноцветные баллончики - точно армию оловянных солдатиков, и спокойно, не суетливо, нагибался то за одним, то за другим. Настоящее мастерство не терпит глупого фиглярства и сумбура в мыслях. Оно исполнено достоинства, но не заносчивости; человеколюбия, но не доброты, ибо доброта в искусстве - это нонсенс и в добавок моветон. Сегодня Йорг Шеффлер будет ваять для паренька, чьи скульптуры поразили его сегодня в парке. На языке пены - быстро застывающей, мимолетной и воздушной - поговорит с ним об иллюзиях. Поведает ему свои страх и надежду, прогуляется с ним бок о бок по берегу моря и по запруженным серой толпой гамбургским улицам. Йорг и сам не заметил, как на совершенно не подходящем каркасе, подготовленном то ли для лося, то ли для оленя - во всяком случае, для кого-то стройного и рогатого - его лопатка и баллончик изваяли насквозь проржавевший, покосившийся остов «Рикмерта» с обломками мачт. Публика зааплодировала. Не обращая внимания на протесты Гельварда, он явил благосклонным взглядам шаумбергских бюргеров стайку вертких чаек, расклевывающих тушу мертвого дельфина. Затем наколдовал газетный киоск - затейливый, стилизованный под бревенчатый теремок - стесанный волнами причал и себя, маленького, сидящего на корточках на волнорезе. Устало сгреб в рюкзак баллончики, вытер лопатку о штаны. Подростки на трибунах свистели, выкрикивая: «Браво! Жжешь!». Гельвард смотал и так же скормил рюкзаку остатки проволоки - для следующего представления, другой рукой успевая раздавать автографы. У выхода со стадиона к ним приблизились двое мальчишек. Один - высокий и невзрачный, остроносый и настолько худосочный, что казалось, струился по ветру, будто мираж. Длинные пальцы он то перекрещивал, то распрямлял, то почти переплетал узлом, а большие, точно кленовые листья, ладони норовил подставить солнцу. Второй - коренастый, с плоским лицом и пунцовыми щеками. Не за автографами подошли, без карандашей и блокнотов. Ребята мялись, явно желая что-то сказать, обменивались вопросительными взглядами и тычками под ребра. - Ну, парни? - подбодрил Гельвард, окутывая вниманием краснощекого. Йорг, чуть склонив голову набок, присматривался к худому. Текучая мимика - брови то взлетают домиком, то успокаиваются, губы улыбаются и грустят одновременно - и при этом замороженные, точно деревянные жесты. Испуг и восторг. Тысяча слов на кончике языка и восхищенная немота. «Провалиться, если это не тот самый местный гений, - про себя улыбнулся Йорг. - Подобное не может не притянуть подобного». Однако не провалился - что подтверждало безусловно его правоту - а спросил: - Тебе понравилось? Мальчик энергично закивал, а его приятель, наконец, решился и - жестом, каким вручают царский указ - подал Шеффлеру многократно сложенный листок бумаги, пробормотав что-то вроде: «Извините, помялась». По блеску в глазах парня не трудно было догадаться, что письмо от женщины. Йорг, заинтересованный, взял, и, развернув, пробежал глазами. Гельвард заглядывал ему через плечо. - Это та девушка, да? А ты гов