вольфы, кусающие собственные хвосты, застывшие в полете или прыжке. Летящие линии, ясные, уверенные контуры - но главное, в них чувствовался характер, настроение, душа, как сказали бы пустозвоны-критики. Все вместе они - эти кошки, змеи, птицы, чудища - каким-то непостижимым образом рассказывали историю стеснительного, неуверенного в себе подростка, возможно, некрасивого, вплоть до уродства, или болезненного, отторгнутого сверстниками. Одаренного аутсайдера, индивидуалиста, в котором Йорг - не без тщеславного удовольствия - узнавал себя. - Или что? - спросил испуганно, вспомнив собственное детство, опасные улицы Гамбурга, полицейских за каждый углом и разновозрастные - от самых мелких школяров, до девятнадцатилетних переростков - банды мальчишек с баллончиками. С одной стороны, взаимопомощь, восхищение талантом, с другой - жестокая конкуренция. Тем, кто отказывался влиться в группу, рубили пальцы. - Или этот парнишка нас переиграет, - пояснил Гельвард. - Ну, нас-то? - усмехнулся Йорг. - Да никогда! Переиграть Йорга Шеффлера было невозможно, и сегодня, выступая перед сотнями детей, подростков и взрослых, он еще раз доказал это. Гельвард скручивал из проволоки каркасы - оплетал жесткими спиралями и петлями камни и пни, металлические ворота и толстые деревянные болванки - все, что свезли поклонники 3D-граффити на шаумбергский стадион. Делать приходилось быстро, не раздумывая, не примеряясь - так, словно бежишь по горячим углям. Шоу требовало стремительности. Ловкость рук вознаграждалась улыбками. Гибкая медь нагревалась, обжигая кончики пальцев. Йорг, напротив, не торопился. Он расставил вокруг себя полукругом разноцветные баллончики - точно армию оловянных солдатиков, и спокойно, не суетливо, нагибался то за одним, то за другим. Настоящее мастерство не терпит глупого фиглярства и сумбура в мыслях. Оно исполнено достоинства, но не заносчивости; человеколюбия, но не доброты, ибо доброта в искусстве - это нонсенс и в добавок моветон. Сегодня Йорг Шеффлер будет ваять для паренька, чьи скульптуры поразили его сегодня в парке. На языке пены - быстро застывающей, мимолетной и воздушной - поговорит с ним об иллюзиях. Поведает ему свои страх и надежду, прогуляется с ним бок о бок по берегу моря и по запруженным серой толпой гамбургским улицам. Йорг и сам не заметил, как на совершенно не подходящем каркасе, подготовленном то ли для лося, то ли для оленя - во всяком случае, для кого-то стройного и рогатого - его лопатка и баллончик изваяли насквозь проржавевший, покосившийся остов «Рикмерта» с обломками мачт. Публика зааплодировала. Не обращая внимания на протесты Гельварда, он явил благосклонным взглядам шаумбергских бюргеров стайку вертких чаек, расклевывающих тушу мертвого дельфина. Затем наколдовал газетный киоск - затейливый, стилизованный под бревенчатый теремок - стесанный волнами причал и себя, маленького, сидящего на корточках на волнорезе. Устало сгреб в рюкзак баллончики, вытер лопатку о штаны. Подростки на трибунах свистели, выкрикивая: «Браво! Жжешь!». Гельвард смотал и так же скормил рюкзаку остатки проволоки - для следующего представления, другой рукой успевая раздавать автографы. У выхода со стадиона к ним приблизились двое мальчишек. Один - высокий и невзрачный, остроносый и настолько худосочный, что казалось, струился по ветру, будто мираж. Длинные пальцы он то перекрещивал, то распрямлял, то почти переплетал узлом, а большие, точно кленовые листья, ладони норовил подставить солнцу. Второй - коренастый, с плоским лицом и пунцовыми щеками. Не за автографами подошли, без карандашей и блокнотов. Ребята мялись, явно желая что-то сказать, обменивались вопросительными взглядами и тычками под ребра. - Ну, парни? - подбодрил Гельвард, окутывая вниманием краснощекого. Йорг, чуть склонив голову набок, присматривался к худому. Текучая мимика - брови то взлетают домиком, то успокаиваются, губы улыбаются и грустят одновременно - и при этом замороженные, точно деревянные жесты. Испуг и восторг. Тысяча слов на кончике языка и восхищенная немота. «Провалиться, если это не тот самый местный гений, - про себя улыбнулся Йорг. - Подобное не может не притянуть подобного». Однако не провалился - что подтверждало безусловно его правоту - а спросил: - Тебе понравилось? Мальчик энергично закивал, а его приятель, наконец, решился и - жестом, каким вручают царский указ - подал Шеффлеру многократно сложенный листок бумаги, пробормотав что-то вроде: «Извините, помялась». По блеску в глазах парня не трудно было догадаться, что письмо от женщины. Йорг, заинтересованный, взял, и, развернув, пробежал глазами. Гельвард заглядывал ему через плечо. - Это та девушка, да? А ты говорил, что она умерла. Если я чего-то не путаю, конечно. - Путаешь, - буркнул Йорг и, скомкав листок, сунул его в карман. - Я сказал, что она, наверное, умерла. Вернее, даже так: наверняка умрет. Умей чувствовать нюансы. - Нюансы нюансами, а у тебя, похоже, неприятности, - возразил Гельвард. - Что делать будешь? - Да ничего. Пойду, поговорю. Займи пока чем-нибудь молодых людей. Я должен собраться с мыслями. - Соберись, ага. Да уж найду чем занять, не беспокойся. Как ни хорохорился Йорг Шеффлер - беззаботно распрощался с ребятами, и заковылял прочь вразвалку, нарочито вальяжно, хоть и подворачивая слегка натертую ногу - под языком у него снова сделалось горько. Он несколько раз сплюнул в пыль, чуть не задев носок своей кроссовки, но так и не смог избавиться от мерзкой вязкости во рту. Как в году ***-м, когда позорно и торопливо бежал из Шаумберга после яркой материковой весны, цветения магнолий, запаха отварной капусты, лившегося из каждого окна вместе с музыкой детских голосов и сварливой воркотни домохозяек, после шелковых поцелуев и зеленого блеска из-под золотых ресниц. «С девчонками одни проблемы», - скривился тогда Гельвард, который считал, что мускулистое мужское тело гораздо проще изваять из пены, чем обманчивое женское. Хорошо ему потягивать молодое пиво в компании разгоряченных юнцов. Йоргу пришлось извиваться угрем и врать, когда она пришла к нему, светясь самой что ни на есть сокровенной радостью, бьющей родником из глубины ее женского естества. Она и не слушала Йорга, его сбивчивый лепет - так что лгал и лицедействовал он впустую - а прислушивалась к чему-то внутри себя, новому и, как ей казалось, чудесному. Влюбленные девицы глупы. Пока рок не опалит им крылья, не ткнет носом в их же беду - восседают на облаках, как Бог во Франции. Считают себя одновременно дарителями и одаренными. Шеффлер знал, что обязан - раз уж случился такой казус - забрать Феодору с собой, на побережье, и отдать в руки врачей. Тогда ее спасут, а его накажут. Однако Йорк поступил дальновиднее и мудрее, чем предписывал закон: покинул второпях Шаумберг, а девчонку перепоручил Господу Богу, ибо кто, как не Всевышний, способен лучше всего позаботиться о своих творениях? Тайком от Гельварда - и без того язвившего над сентиментальностью друга - он оставил у подножия «черных любовников» две вялые гвоздички.