Сердоболь искренне восхищался представительностью собеседника, изяществом его плаща, белизной гетра, узлом галстука, длиной волос, шириной черного фетра.
— Ну-ну, только без ложной скромности. Уж один-то сонет вы наверняка породили за свою жизнь, нет такого человека, который бы не породил сонета за свою жизнь, хотя бы одного, даже в наше время полного поэтического маразма.
Сердоболю ничего не оставалось, как сознаться в своей оде.
— Вот видите! — воскликнул де Цикада. — Вы должны мне ее показать.
Сердоболь ее давно кремировал.
— Жаль, — выдал де Цикада.
— Я же знаю, что она ничего не стоила, не то что ваша, та, которую вы написали о лесах Сен-Кукуфа[20] и Императорской дороге. Здорово!
— Приятно слышать.
— А ваша эпикалама[21] на свадьбу мадемуазель Предлаже и младшего Морельена из «Морельен Младший и К°», до чего же это было трогательно!
— Старался по мере сил.
— А эклога[22] о ресторанчике папаши Вош: просто умора!
— Должен признать, она пришлась кстати.
— Вы можете писать стихи на любые темы.
— Даже о носках. Носок тоже достоин воспевания.
— Интересно, как к вам приходит вдохновение?
— Обычно когда я сдерживаю мочеиспускание.
— А что, это как-то связано?
— Непосредственно. Напряжением.
Тут подходит Предлаже. Он садится за их столик, поскольку тоже знает о привычке Сердоболя угощать выпивкой местных интеллектуалов. Предлаже — энтомолог. Все поздравляют друг друга с хорошей погодой в такой и до чего ж славный денек, и Предлаже заказывает самый крепкий аперитив, известный на тот час.
— Возвращаясь к разговору обо мне, — заявляет де Цикада, — я — живой парадокс.
— Прокомментируйте нам это заявление, — просит Предлаже.
— Хорошо! Вопреки пословице «нет пророка в своем отечестве», я здесь пользуюсь авторитетом. Мною восхищаются. Мною восхищается мэр. Мною восхищается помощник мэра. Мною восхищается главный редактор «Рюэйльских хроник». Мною восхищается Сердоболь. Мною восхищается Предлаже. Мною восхищается бакалейщик. Мною восхищается лесник. Мною восхищается весь Рюэйль, и даже Нантер, Сюрэн и Курбевуа[23]. Увы, как только переезжаешь Сену, там я уже никому не известен, а поэты тех областей меня и знать не хотят. Например, при упоминании моего имени поэты Парижа и даже Нейи[24] усмехаются, что, впрочем, с ними никогда не случалось раньше; они даже смеяться не умеют — невежи!
— Мы живем так далеко от столицы, — произносит Сердоболь.
— Да и потом, подобно Юлию Цезарю, я предпочитаю быть первым в Рюэйле, чем каким-нибудь — цатым-сятым в Париже.
— А почему бы вам не стать первым и в Париже? — восторженно восклицает Сердоболь.
— Явился! Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени?! — спрашивает жена.
— Действительно, запоздал. Представь себе, лапушка, я засиделся у Артюра, аперитивничая с де Цикадой.
— Общение с богемой тебе явно не на пользу. А теперь еще и рожа как у алкоголика!
— Тсс, тсс! Здесь же ребенок. Здравствуй, Жако!
Жако отвечает классическим «Здравствуй, папа»; выбегает горничная с традиционным «Кушать подано».
— Представь себе, — продолжает Сердоболь, — в самый разгар разговора де Цикада заявляет «носок тоже достоин воспевания», как это мило с его стороны, ты не находишь?
— И что это значит?
— А это значит, лапушка, что я предложу ему написать маленькое стихотворение, прославляющее мои носки. Заплачу ему, скажем, луидор[25].
— Ты с ума сошел! Двадцать франков! Чтобы покрыть эти расходы, сколько же придется продать носков?
— Но подумай, ведь это стихотворение самого де Цикады. Жако, не клади локти на стол и скажи мне, какой вид стихотворения я мог бы у него попросить?
— Например, рондо[26].
— Расскажи-ка нам, что это такое.
— Рондо — это стихотворная форма, подчиняющаяся жестким правилам: тринадцатистишие с двумя повторяющимися рифмами и паузой в пятой и восьмой строке, где начальное слово или начальные слова повторяются после восьмой и тринадцатой строки, но сами полноправной строкой не являются.
— До чего умный ребенок! — восклицает Сердоболь. — Не удивительно, что ты всегда первый в классе по грамматике.
— Может, это и стоит луидора.
— Можешь не сомневаться, я семь раз отмерю толщину кошелька, прежде чем отдать деньги.
— А вот сочинит тебе какую-нибудь глупость — и плакал твой луидор.
20
21
22
26