"У Вилли была фиолетовая обезьянка на желтой палочке,
Он слизал с нее всю краску и отравился.
В свой последний час он попросил, чтобы ему дали обезьянку,
Простился с ней, простился с бытием, и ушел в лучший мир.
Увы! Он больше не будет пугать сестренку деревянным пистолетом,
Крутить кошке хвост и заставлять ее выть для собственного удовольствия.
Теперь кошачий хвост в безопасности, пистолет заброшен,
Никто больше не играет с обезьянкой, потому что Вилли умер".
- Этот пасквиль покажется еще более отвратительным, если я скажу вам, что моему сыну было двадцать лет, и что умер он от болезни печени.
- Позор! Какой позор! - простонал редактор, пробежав глазами по строчкам. - И тот негодяй, который это сотворил, до сих пор остается безнаказанным! Это уже слишком!
- Между прочим, - прошептал мистер Слиммер клерку, - он сказал мне, чтобы я постарался облегчить траур и смягчить страдания семьи с помощью моего искусства. Мне показалось, что идея с обезьянкой будет вполне подходящей. Какая неблагодарность!
В дверь постучали, вошла рыдающая женщина.
- Кто тут редактор? - спросила она полковника Бэнкса. Тот признался, что это он.
- Итак! - произнесла она сквозь рыдания. - Чего вы хотели добиться, публикуя этот, с позволения сказать, стих о моем ребенке? Мое имя Смит; когда я прочитала в сегодняшней газете некролог о Джонни, то увидела под ним вот это:
"Четыре врача энергично лечили Джонни Смита;
Они обклеивали его пластырем и пускали ему кровь,
Они скармливали ему морской лук,
Давали успокаивающие средства и ипекакуану.
Заставляли принимать каломель,
Чтобы заставить работать его печень.
Но все было напрасно... Теперь его маленькая душа,
Вознеслась на берега Небесной реки".
- Это ложь! Ложь! Бред сумасшедшего! У Джонни был только один врач. И он не обклеивал его пластырем и не пускал ему кровь. Это наглая ложь, и только бессердечная скотина могла опубликовать такое!
- Мадам, я сойду с ума! - воскликнул Бэнкс. - Это не моих рук дело. Это дело рук негодяя, которого я придушу собственными руками, как только он появится. Мадам, эта бессердечная скотина умрет, обещаю вам!
- Странно, странно, - заметил мистер Слиммер. - И этот человек говорил мне, чтобы я чередовал возвышенные сантименты с практической информацией. Если информация, касающаяся применения морского лука и ипекакуаны не имеет отношения к практике, должно быть, я неправильно понял его слова. А если у молодого Смита не было четырех врачей, то это возмутительно. Они должны были бороться за его жизнь, они должны были помочь ему выздороветь. Можно только констатировать, что человеческая жизнь стала залогом элементарного недостатка внимания.
В этот самый момент, туча тучей, вошел шериф. В руке он держал экземпляр Утреннего Аргуса. Подойдя к редактору и ткнув в раздел некрологов, он сказал:
- Прочитайте этот возмутительный бурлеск и назовите мне имя писателя, чтобы я мог достойным образом его наказать.
Редактор прочел следующее.
"Утрата нашей маленькой Ханни приносит нам столь невыносимую муку,
Что мы задаемся вопросом, как вообще можно ее перенести?
Когда мы узнали о смерти малышки, ее тетка сказала,
Едва сдерживаясь под тяжестью навалившегося горя:
Она была маленьким серафимом, но ее отца, который служит шерифом,
Это, кажется, мало волнует, потому что этот бездельник продолжает радоваться жизни.
Она ушла от нас, мы надеемся, на Небо, когда ей было всего семь лет
(Похороны, кстати, начнутся в одиннадцать), где никогда не будет испытывать боли".
- Как следствие, я могу запретить публиковать в газете объявления. Человек, который мог поступить подобным образом с чувствами отца, безусловно варвар и подлец!
Шериф вышел; полковник Бэнкс положил голову на стол и застонал.
- На самом деле, - прокомментировал мистер Слиммер, - этот человек, должно быть, невменяем. В данном случае я попытался поставить себя на его место и описать все так, как если бы был членом семьи, в соответствии с данными мне инструкциями. Стихи прекрасны. Этот намек на горе тетки, как мне кажется, необыкновенно удачен. Прекрасный образец удачного сочетания силы и слабости. У этих людей нет души - они совершенно ничего не смыслят в искусстве.
Пока поэт мыслил вслух, на лестнице послышались торопливые шаги, в редакторскую ворвался человек средних лет, схватил полковника за остатки волос и три-четыре раза крепко приложил его головой об стол. Дав таким образом некоторый выход переполнявшим его чувствам, он, продолжая удерживать голову редактора и время от времени ею встряхивая, поднес к его лицу газету и завопил:
- Вы, старый бесчестный негодяй! Отвратительный вампир! Старый седой упырь! Что вы имели в виду, поместив в своей газете подобные вещи о моем умершем сыне? Что вы имели в виду, напечатав отвратительные стишки, старый развратный бумагомарака, проклятый щелкопер!
"Похороним Варфоломея в лесу,
В прекрасном месте выкопаем ему могилу,
Там, где жужжат шмели и поют дятлы,
Где вокруг порхают долгоносики.
Зимой, когда кругом снег и слякоть,
Ему будет уютно в его маленькой кроватке,
А его брат Артемас и сестра Джейн,
Будут навещать его, взяв с собой санки".
- Я вам покажу порхающих долгоносиков! Я вам покажу слякоть! Я вам покажу, старый рехнувшийся идиот, пение дятлов! Что вы знаете об Артемасе и Джейн, презренный буканьер, палач английского языка? Какие санки? Когда я разберусь с вами, старый сумасшедший идиот, вам понадобятся не санки, а катафалк!