Постепенно подлая скотина стала моим проклятием. Если мне хотелось отправиться на прогулку, то сначала требовалось унять ее нетерпение. Если я получал приглашение на вечеринку, то перед тем, как туда отправиться, мне необходимо было выгулять лошадь. Если я собирался написать важную статью, то сначала должен был в течение двух-трех часов бродить с ней по окрестностям; при этом руки у меня уставали настолько, что ни о каком письме не могло быть и речи. Если мне хотелось поплавать на лодке по реке - занятие, которое я страшно люблю, - то отвратительное животное начинало подпрыгивать у себя в стойле вверх и вниз, грозя разнести его своими копытами на мелкие кусочки. И это ее мне рекомендовали как "обладающую изысканными манерами".
Моя жизнь превратилась в сплошное несчастье. Я стал угрюмым и впал в депрессию. Иногда, в дружеском кругу, когда кто-нибудь рассказывал смешной случай и все дружно хохотали, я, присоединившись ко всем, внезапно вспомнив о самом факте наличия у меня лошади, разом мрачнел. Она овладела моим разумом. Видения короткохвостой лошади, потребляющей призрачный овес и лягающейся миллионами ног, нарушали мой покой в ночное время. Я преодолевал на ней бесчисленные мили призрачных дорог, перемахивал через невообразимые ущелья. Она стала моим кошмаром, проникавшим в мои сны и наполнявшим таинственные земли, дарованные мне сновидениями, диким, демоническим ржанием.
В реальности дела обстояли не намного лучше, чем в ночных кошмарах. Я мог бы продать эту скотину, но жене очень хотелось иметь лошадь, и я шел ей навстречу. Но было очень утомительно постоянно ощущать давление ответственности, порожденное животным. Я должен был выбирать между постоянными прогулками с ним и возможной опасностью, которой подвергались члены моей семьи, когда на прогулку отправлялись они; сознание того, что, независимо от того, болен я или занят делом, на дворе буря или землетрясение, бедствие или конец света, но лошадь следует выгулять, постепенно поставило меня в положение человека, преследуемого страшным призраком, который не желает оставить его в покое и возвращается снова и снова.
Бесконечное нервное напряжение здорово на мне сказалось. Я похудел. Одежда болталась на мне мешком. Я проделал еще две дырки в моем ремне. Аппетит, прежде позволявший мне получать наслаждение за обеденным столом, пропал. Пища казалась невкусной; а если в разгар еды ветер доносил из конюшни лошадиное ржание, я с отвращением отворачивался от стола, и чувствовал непреодолимое желание пообщаться с кем-то посредством ножа для разделки мяса.
Как-то раз жена сказала мне:
- Дорогой, ты знаешь, что мне очень хотелось иметь лошадь, и это я уговорила тебя приобрести ее, но...
- Но теперь ты хочешь, чтобы я ее продал! Ура! - воскликнул я с восторгом. - Прекрасно, сегодня же я выставлю ее на аукцион.
- Я собиралась сказать вовсе не это, - заметила она. - Я собиралась сказать, что все, у кого достаточно прочное материальное положение, держат пару лошадей, и, полагаю, что нам следует прикупить еще одну; что ты думаешь по этому поводу, дорогой? Пара лошадей - это ведь намного лучше, чем одна.
- Дорогая, - произнес я в ответ торжественным тоном, - одна-единственная лошадь, стоящая там, в конюшне, довела меня до полного истощения и превратила мою жизнь в сплошное несчастье. Я сделаю так, как ты говоришь, если ты будешь на этом настаивать, но должен предупредить со всей определенностью: если у нас в конюшне окажется еще одна лошадь, я попросту сойду с ума.
- О, дорогой, ты не должен так говорить!
- Тем не менее, дорогая, повторяю: я сойду с ума, попросту - рехнусь! Тебе следует выбирать: или лошадь в единственном числе, или сумасшедший муж.
Она сказала, что, конечно же, в таком случае ей придется отказаться от второй лошади.
Но мой недуг был внезапно излечен, самым неожиданным образом. У моей лошади был необычно короткий хвост, и я подумал, что причиной ее бурного поведения в конюшне была ее неспособность отгонять мух, садившихся на самые чувствительные участки тела. Мне пришло в голову изготовить искусственный хвост, что называется, для домашнего пользования, и с этой целью я раздобыл кусок толстой веревки. Идея, пришедшая мне в голову, содержала нечто юмористическое, что меня несколько развлекло; а так как положительных эмоций, которые доставляла мне моя лошадь в последнее время, было чрезвычайно мало, эта идея обладала своеобразной привлекательностью.
Я распустил приблизительно восемнадцать дюймов веревки и привязал одним концом к хвосту лошади. Это позволяло ей, по моим оценкам, доставать новым хвостом до кончика собственного носа, конечно, после небольшой практики. К сожалению, я забыл предупредить об этом своего слугу; и, когда он пришел на конюшню вечером, обнаружив веревку, пришел к выводу, что я экспериментировал с каким-то новым видом ремня для удержания лошади на месте; поэтому он привязал ее к стойлу этим самым искусственным продолжением хвоста. К утру часть стенки стойла превратилась в груду щепок, лошадь стояла на трех ногах, а четвертая оказалась застрявшей в остатке стены, в то время как две доски перед ее мордой были попросту сжеваны.
Я объяснил ему суть своего изобретения и поправил веревку. Но новый хвост сильно раздражал слугу во время чистки лошади, и он привязал к нему камень, чтобы тот не метался из стороны в сторону. Следствием было то, что в момент необычайного волнения, лошадь дернула хвостом и угодила камнем ему в голову, нанеся серьезную рану. На следующее утро слуга уволился.
Затем я придумал, каким образом мое изобретение можно улучшить. Я купил некоторое количество конского волоса и приклеил его к хвосту так аккуратно, что все сооружение выглядело вполне естественно. Когда появился новый слуга, он попытался расчесать новый хвост, и добавленная часть осталась у него в руке. Он считал себя крупным специалистом в ветеринарии, и полагал, что подобное проявление ясно указывает на болезненное состояние лошади. Придя к такому заключению, он купил некоторое количество порошков, и, замешав их в пойло, дал животному. Через полчаса несчастная лошадь забилась в конвульсиях, разнесла стойло вдребезги, а заодно и еще четыре доски в других частях конюшни, выбила двери, вывихнула задние ноги, после чего приказала долго жить.
После своей смерти, лошадь вела себя гораздо более пристойно, чем при жизни, и я не без слез созерцал ее бренные останки. Они были проданы варщику клея за восемь долларов; и когда тот ушел, я подумал, что в качестве фактора, способствующего увеличению национальных запасов клея, она подойдет гораздо лучше, чем в качестве фактора, способного довести ее владельца до умопомешательства.