Настал день суда. Зал был переполнен. Лучшие адвокаты с обеих сторон соревновались друг с другом, как это обычно делают юристы, но сердце обвинителя, похоже, не приветствовало его обязанности. Впрочем, обстоятельства дела говорили за него. У защиты не было ничего, кроме ссылок на добропорядочность Мэри и абсурдность ее появления с украденной брошью.
Судья поручил присяжным вынести вердикт в отношении заключенной. После часа тревожной неизвестности, присяжные единогласно сказали: "виновна".
Миссис Энгл разрыдалась. Мэри откинула вуаль со своего лица; оно было мертвенно бледным, но ни единый мускул не дрогнул на нем, пока судья не зачитал приговор:
- Возмещение судебных издержек, штраф в размере ста долларов, двадцать ударов плетью по голой спине в субботу, после чего тюремное заключение сроком на один год.
Мэри потеряла сознание и упала на пол. Доктор Рикеттс, поднимая ее, дал ей нюхательную соль. Девушку препроводили в тюрьму до дня исполнения наказания.
Доктор вскочил на коня и спешно отправился в Довер, от которого город отделяло сорок миль. Он собирался поговорить с губернатором. Он собирался выхлопотать Мэри прощение, а затем увезти ее куда-нибудь в другое место, где она забудет о своих страданиях и позоре, где она сможет начать новую жизнь. Он потерпел поражение. Губернатор не был милосерден, он был справедлив. Нарушен закон. Двенадцать достойных людей сочли ее виновной. Если человек совершил преступление, он должен понести наказание. Интересы общества должны быть соблюдены. Нрав и социальное положение преступника в данном случае взывают к справедливости не более, чем когда-либо. Если он помилует Мэри Энгл, то у людей будет полное право сказать, что бедные, одинокие и слабые всегда избегают наказания, в то время как влиятельные и богатые преследуются по всей строгости закона. Он должен исполнить свой долг перед штатом и его населением. Он не может помиловать ее.
Искать милости следовало не у него. В ночь перед приведением наказания в исполнение, доктор сидел у себя в гостиной, глядел на пылавший в камине огонь и, склонив голову на руки, с печалью вспоминал сцену в тюрьме, откуда только вернулся, которой стал свидетелем - Мэри, в сырой, узкой камере, вела себя после страшного суда самым героическим образом и не открыла секрет, который, - доктор был в этом уверен, - будучи раскрыт, вернул бы ей свободу и доброе имя; и рядом с ней миссис Энгл, полная ужаса и отчаяния, горько оплакивающая бесчестье, постигшее ее ребенка, и еще большее бесчестье и телесные мучения, ожидавшие его на следующий день.
И вот, в то время, как старое сердце доктора разрывалось от жалости, а голова разрывалась, поскольку его мысли блуждали в умопомрачительном лабиринте обстоятельств, в поисках хоть какого, обещающего спасение, выхода, вошел Дик Ньютон.
Он был бледен и изможден, его глаза смотрели в пол.
- Что такое, Дик, в чем дело? - спросил доктор.
- Доктор Рикеттс, я пришел, чтобы признаться в постыдном поступке. Я...
- Что? - нетерпеливо и подозрительно осведомился врач, поскольку голос Дика дрожал.
- Я долго не решался признаться в этом, - поспешно сказал Дик, - а сейчас, боюсь, слишком поздно. Это я украл бриллиантовую брошь.
- Что?! - воскликнул доктор, вскакивая на ноги и задыхаясь от волнения.
- Я - причина всех этих неприятностей. Это моя вина, что Мэри Энгл обвинена и осуждена, по моей вине она может понести наказание. Ах, доктор, нельзя ли сделать что-нибудь, чтобы спасти ее? Я никогда не думал, что дело зайдет слишком далеко.
- Несчастный мерзавец! - сказал доктор, не в силах сдержать отвращение и презрение. - Почему ты не сказал об этом раньше? Почему ты допустил, чтобы на голову невинной девушки пали страдания и позор, в то время как другие готовы отдать за нее собственную жизнь? Как ты посмел совершить подобное злодейство? Отвечай! Немедленно!
Несчастный мерзавец пал на колени и стал рассказывать дрожащим голосом.
- Я люблю ее. И ненавижу Тома Уиллиттса. Он послал ей браслет. Я узнал об этом. Я вскрыл стол моего отца и взял его брошь. Угрозами и деньгами я заставил слугу Тома отдать мне коробку за несколько мгновений до того, как он вошел в дом. Я положил брошь в коробку. Она думает, что это Том послал ей брошь, и решилась скорее принять бесчестье и даже смерть, чем предать его, хотя и решила, что это он виной всему, что с ней случилось. Это был подлый, мерзкий поступок с моей стороны, но я думал, что жертвой окажется Том, а не она, а теперь, когда все случилось так, как случилось, не могу вынести своей подлости. Но ведь теперь вы спасете ее, доктор, правда? Я отправлюсь в изгнание, я покину страну, я убью себя... Я сделаю все что угодно, чтобы загладить свою вину и предотвратить ужасное наказание.
Несчастный разрыдался. Доктор Рикеттс смотрел на него некоторое время взглядом, полным одновременно жалости и презрения, после чего сказал:
- Значит, мои предположения подтвердились. В таком случае, сэр, вы отправитесь вместе со мной к губернатору, и посмотрим, как он отреагирует на вашу исповедь.
- Как, прямо сейчас, ночью? - спросил Дик.
- Да, прямо сейчас. Для вас и несчастной девушки необходимо, чтобы лошади доставили нас в Довер и обратно до десяти часов утра.
Спустя пять минут они сидели в коляске, мчавшейся сквозь ночную тьму; сердце одного было наполнено надеждой и радостью, у другого - больно сжималось, исполненное страдания и презрения к самому себе, в предчувствии страшного будущего.
Настало утро субботы - холодное, сырое, пронизанное ветром майское утро.
В городе царила небольшая суматоха. Мужчины расположились у входа в салун, возле которого были привязаны их лошади, говорили о политике, перспективах на урожай, ценах на зерно, последних новостях, прибывших с судами и дилижансами из Филадельфии. Внутри читали старые газеты, пили, ругались и о чем-то громко переговаривались.
Но особенное оживление царило в другом квартале. В середине рыночной площади имелась полоса зеленого дерна двадцати футов в ширину, обсаженная по бокам рядом деревьев. В центре ее располагался позорный столб с площадкой.
Колокол на колокольне, располагавшейся вниз по улице, пробил десять часов. Это был тот самый колокол, который призывал людей в воскресенье к службе, молиться Богу и искать у Него милости. Колокол служил двойной цели. Он призывал святых к молитве, а грешников - к наказанию.