Том Уиллиттс постучал в дверь и спросил миссис Энгл:
- Могу ли я теперь войти?
Его лицо пылало.
Получив разрешение, он вошел и, перед всеми, взял руки Мэри в свои, а она просила у него прощения за причиненные ему страдания.
Но Том также желал быть прощенным; после признания вины, раскаяния, искреннего желания проявить милосердие, они вновь стали лучшими друзьями, даже более лучшими, чем были прежде.
- Раньше я просто любил вас, - сказал Том, - теперь же я вас просто боготворю за ваш героизм и проявленную вами жертвенность, ради моего спасения.
Прибыл еще один посетитель. Старый майор Ньютон вошел в комнату, держа шляпу в руке, со склоненной головой. Морщины на его лице казались более глубокими, чем обычно, он выглядел опечаленным, сломленным.
Подойдя к Мэри, он остановился перед ней с опущенной головой, и сказал:
- Я пришел, чтобы попросить у вас прощения за свою жестокость и бессердечие. Обиду, которую я нанес вам, я никогда не смогу искупить. Мое раскаяние ляжет вместе со мной в мою могилу. Но если у вас найдется хотя бы несколько жалостливых слов, скажите их стоящему перед вами старику, чей сын, подлец и негодяй, сбежал из дома, кто стоит перед вами с разбитым сердцем, кто готов припасть к вашим ногам, поскольку вы - воплощенный ангел доброты и благородного самопожертвования, - скажите их мне, чтобы я, вспоминая их, чувствовал хотя бы слабое утешение в том одиночестве, которое отныне мне предстоит.
Мэри взяла своими нежными руками грубые руки старика, и произнесла добрые, нежные слова; слезы текли по щекам майора, он трепетно поцеловал ее изящные пальчики, вышел и вернулся в свой дом, ставший отныне прибежищем насчастья и одиночества.
Несколько месяцев спустя настала следующая рождественская ночь, но на этот раз веселье царило в особняке Уиллиттсов.
Здесь присутствовали две вновь образовавшиеся семейные пары. Мэри и Том Уиллиттс занимали детей рождественскими играми, и веселились так, словно никогда прежде на их жизненном пути не встречались печали; в противоположном конце комнаты, доктор Рикеттс и его жена (прежде миссис Энгл), взирали на молодую пару с гордостью и удовольствием, наполнявшими их сейчас, с печальной улыбкой вспоминая те несчастья, которые им пришлось пережить и которые, как они надеялись, канули в прошлое навсегда.
Дети резвились вовсю; Том и его жена некоторое время смотрели на них, а затем он подхватил ее под руку и они вышли на крыльцо, глядя, как воды плещется возле обледенелого берега, так же, как в ту ночь, год назад. Но теперь этот звук был совершенно другой, это была музыка, хотя и в минорном тоне, как воспоминание о том страшном пути вдоль берега, живо представшее в ее сознании.
Никто из них не произнес ни слова, но каждый знал, что мысли другого вернулись к страданиям и ужасам прошлого, только на миг, чтобы спокойная радость настоящего стала еще более сладостной. Мэри, сжимая руки мужа в своих, смотрела глазами на широкую реку, и не видела ее, в то время как ее губы медленно повторяли старинный гимн утешения и надежды:
Настанет день мира и покоя,
После мрачной, наполненной унынием печальной ночи.
И, если горе явится вечером незваным гостем,
То с первым утренним лучом придет радость.
Глаза, переполненные слезами,
Вновь заискрятся весельем,
А печальные дни боли и горя,
Сменит череда безмятежных лет.
Глава XV. Очень неприятное затруднение. -- Неистовое торжество Паркера. -- Он сообщает важную новость. -- Разговор со старым человеком. -- Затруднение мистера Спаркса, и как он с ним справился. -- История епископа Поттса. -- Невзгоды, проистекающие от многочисленных браков. -- Мучения епископа Поттса, и чем они закончились.
Вчера вечером, без толку прождав возвращения домой мистера Паркера до одиннадцати часов, я отправился спать. Когда я уже почти задремал, мне показалось, что я услышал дверной колокольчик и, предположив, что Боб забыл ключ, спустился, чтобы открыть ему дверь. На крыльце никого не оказалось, и хотя я вышел в одной ночной рубашке, тем не менее, вышел наружу, посмотреть, кто бы это мог звонить. Как только я вышел, ветер предательски захлопнул дверь, и она крепко зажала полу моего развевавшегося одеяния. Поначалу я удивился, затем рассмеялся, после чего попробовал высвободиться; но после нескольких неудачных попыток обнаружил, что это совсем не просто. Рубашка застряла настолько прочно, что вытащить ее мне не удалось. Тогда я решил попытаться дотянуться до колокольчика, в надежде, что кто-нибудь, услышав его, поспешит мне на помощь. К своему ужасу я обнаружил, что дверной проем слишком широк, и я никак не могу дотянуться, даже кончиками пальцев, до кнопки звонка.
Прошло время, и я начал замерзать, поскольку ночь была очень холодная, а мои колени и ступни совершенно не защищены.
Наконец, мне в голову пришла счастливая мысль. Я мог очень легко выскользнуть из рубашки, оставить ее висеть зажатой в двери, пока я не позвоню, а затем снова влезть в нее и дожидаться результата. Придя к такому заключению, я выбрался из рубашки и уже собрался было позвонить, когда услышал шаги на улице. Поскольку ярко светила луна, я запаниковал и поспешил проскользнуть в рубашку. По рассеянности, я взобрался в нее задом наперед, и оказался в положении лицом к двери; мне пришлось стоять так до тех пор, пока человек, шедший по улице, не повернул около моего дома и не удалился прочь.
Я побоялся предпринять еще одну попытку и решил позвать на помощь. Крикнул, и стал дожидаться ответа. Ночь выдалась крайне холодная. Думаю, что это была самая холодная ночь из всех, когда-либо окутывавших континент. Я тер одну ногу об другую, чтобы сохранить кровообращение, затем снова крикнул, призывая на помощь. В свете луны виднелась река, белая и блестящая, воздух был так чист, что помимо огромного светлого диска в небе, я мог ясно различить темную линию берега Джерси. Это было великолепное зрелище, и я, безусловно, наслаждался бы им, если бы был одет. Мне в голову пришла мысль: как это странно, что возможность наслаждаться видами природы у мужчины зависит от наличия на нем брюк! Как странно, что замерзающие ноги отвращают душу от мыслей о вечном блаженстве! Человек всегда прозаичен, когда испытывает дискомфорт. Даже легкое расстройство желудка приводит к катастрофическому упадку настроения. Пусть кто-то скажет мне, что он способен наслаждаться возвышенной поэзией, если у него натерта нога, или испытывать прилив любви в то время, когда у него мерзнет голова.