Алексей понаблюдал за дедом, по-прежнему играя желваками, и видя такую картину, — с досады сплюнул.
Достал из кармана свою веревочку, замотал между пальцами, как нужно, и подошел к двери.
— Эй! — крикнул он, ударив дверь ногой. — Здесь с дедом плохо!..
Послушал немного, за дверью была тишина.
Тогда он изо-всех сил принялся лупить по двери и кричать:
— Кто-нибудь, дед помирает!.. Приступ у него!.. Эй! Дед мой помирает! Синий весь!.. Врача! Врача! Врача!
В ответ, — ни быстрых шагов, ни звона ключей, ни какого другого звука. Как ни прислушивайся — только тишина.
Алексей завелся с новой силой, — кричал и стучал, пока не покрылся потом и не охрип… Никто не пришел на его зов. И, наверное, не думал приходить.
Когда это окончательно до него дошло, он опустился на колени перед холодным железом, о которое с полчаса безуспешно бился, и заплакал. Так было жалко себя. Еще никогда в жизни ему не было так жалко себя, как сейчас.
Перед бревном поставили два стула, чтобы можно было работать сидя. Рядом на треноге воздвигли камеру, за которой колдовал молодой и подающий надежды кинооператор.
Через большую лужу, про которую сегодня было столько разговоров, перекинули доски. Даже успели привести чечена, который сидел, прислонившись к стене, во всех своих цепях, в окружении двух ребят с автоматами. Ждали начальство, обед которого несколько затянулся.
Компания собралась человек в пятнадцать, разговоры были негромкими и подчеркнуто деловыми.
Скульптур уже не существовало, вместо них в одном месте виднелась горка пепла, в другом — такая же горка льда, который, похоже, начинал к тому же, подтаивать.
Наконец, кто-то, особенно глазастый, негромко сказал:
— Идут.
На самом деле, из-за поворота показались долгожданные командиры. Судя по их уверенному шагу, и молчанию, обед у них получился безалкогольным, хотя, все знали, — специально для этого обеда еще вчера забивали в подсобном хозяйстве свинью.
Колян с Толиком подошли, достали сигареты и закурили.
— Этот? — спросил Толик, показывая взглядом на чечена.
Конвоиры, вытянулись по стойке «смирно», как и положено, пожирая начальство глазами. Один, как-то сбоку, пихнул зэка прикладом, тот намек понял, и тоже поднялся.
— Ты русский понимаешь? — спросил его Толик.
— Да.
— Понимаешь, тогда слушай, что я тебе скажу… Мы здесь снимаем кино, — про трудовую жизнь. Ты у нас будешь играть главную роль… Тебе дадут ведро и саперную лопатку. Со всем этим хозяйством ты пойдешь вон туда, — и Толик показал на обсыпавшуюся породу у дальнего поворота штрека, которую незадолго до этого так тщательно рассматривал в бинокль. — Там ты, при помощи этой лопатки, наберешь полное ведро породы и принесешь сюда. Это все. Лопатку можешь оставить там. Она тебе еще пригодится… Задачу понял?
Чечен кивнул.
— Вот и молодец… Потом расскажешь впечатления, тоже перед камерой, что лучше, заниматься общественно полезным трудом или терроризировать местное население.
— Я не террорист, — сказал чечен.
— А кто же ты тогда? — нарочито удивился Толик. — Божья коровка?
— Я — абрек, воин.
— Ну воин, так воин, — уже сухо и как-то скучно сказал Толик, — это твои проблемы.
— Включать? — спросил Колян.
— Да, давай, заводи по полной… Снимите с него причиндалы, дайте инструмент, и отправляйте.
Начальство уселось на стулья, в партере, между прожекторов, остальная команда расположилась сзади. У всех были чуть напряженные и любопытные лица.
— Нас не заденет, в случае чего? — негромко спросил Толик Коляна.
— Кто его знает, посмотрим.
Но ребята были не из робкого десятка, и никаких мер безопасности, на случай непредвиденных обстоятельств, не предприняли.
Подождали, пока чечен не разомнет затекшие руки и не возьмет в них шанцевый инструмент. Затем конвойные подвели его к бревну и остановились.
— Идти медленно, — сказал громко Толик, — Не спешить. Времени у нас вагон… Отпускайте.
Чечена отпустили, и он сделал первый шаг вперед, преодолев бревно. В одной руке у него было пластмассовое ведро, в другой — самая обычная саперная лопатка. И метров пятьдесят-шестьдесят впереди, до заветного поворота.
Он шел, как приказали, спокойно и не торопясь… Абрек, могучий воин, — у которого под бомбами погибла семья, который должен был мстить, но не знал, кому… Он долго искал смерти, но не находил ее, — и так же долго мстил всем подряд, тем, кто с войной пришел на его землю, пока его не предали свои. За что, он не знал.
Сейчас он равнодушно шел вперед и ни о чем не думал, даже о рае, в котором мечтал когда-то оказаться.