Это оказалось настолько неожиданно, что впечатление напоминало небольшой шок, — я даже боялся мигнуть в тот момент, потому что подумал: мигну, все встанет на свои места… Но мигнул, как без этого, — улица продолжала оставаться прекрасной.
Асфальт из грязно-серого превратился в спокойную полную ненавязчивого достоинства дорогу, по которой тянуло прогуляться, — дома, слева и справа от нее, только что бывшие безликими городскими домами без архитектурных излишеств, вдруг обрели каждый свое лицо. Каждое из этих лиц-домов вдруг понравилось мне, в каждом было что-то свое, особенное, за что ими можно было любоваться.
Я и так уже, в эти мгновенья, любовался свей улицей, и даже гордился, что мне посчастливилось на ней жить.
Но так не бывает, так же не бывает, чтобы все сразу, ни с того, ни с сего, стало таким замечательным, таким объемным и таким гармонично-спокойным.
Только спустя минуту или две, это впечатление стало стираться, буквально на глазах, но неторопливо, так что я мог проследить, как это происходит: красота стала стираться, словно под невидимым ластиком, а вид улицы становиться привычным обыкновенным зрелищем, каким я его привык видеть всегда. И — не замечать.
Но то, что происходило с ней в эти несколько минут, я запомнил… Знал теперь, — такое возможно…
Вот и пойми после подобного, что же это такое: как на самом деле? И — как бывает? А как — нет.
К врачам я с перепугу ходил, и не один раз…
Впервые это случилось со мной в августе, тринадцатого числа, в самый интересный день месяца. Хорошо еще, что это была не пятница.
Я поднимался, после работы, из метро на эскалаторе, нужно было по пути домой купить еще хлеб, и какие-нибудь пельмени. В половине десятого начинался футбол, «Реал» готовился рубиться с «Миланом», и впереди меня ждал прекрасный вечер. Вдобавок, я поспорил с Фроловым на три бутылки пива, который души не чаял в итальянцах, что меня вполне устраивало, — так что был непосредственный интерес.
То есть, все было замечательно.
Я никогда не жаловался на здоровье. Раз в два года — грипп, в детстве — ветрянка и краснуха, ну там разок или другой — ангина. Все… Никакого нездоровья в природе вообще не наблюдалось, — так же как и здоровья.
Поэтому, то, что произошло со мной, — было страшно.
Страшно, не то слово, — испугаться я не успел. Страшно, — так страшно, как только может быть страшно, — стало потом… Сначала же, поднимаясь вверх по эскалатору, я просто умер…
Это совсем не больно, — умирать. Что-то останавливается внутри, дернувшись судорожно последний раз, тут же перехватывает дыхание, будто весь воздух мира вдруг закончился, — следом, когда еще толком не дошло, что происходит, сознание начинает покрываться серой пеленой, пелена эта наплывает, и ты оказываешься во тьме, — которой нет ни начала, ни конца… Вот и все.
Слава богу, что в тот, первый раз все это продолжалось несколько секунд, так что эскалатор не успел вывести меня наверх. Но парочка, стоявшая выше, должно быть, перепугалась, когда им в ноги свалился мужик, не подававший признаков жизни.
Первое, что я увидел, когда стал приходить в себя, — эти ноги… Мужские, в черных, запачканных у подошв, ботинках, и женские, полные, не очень правильные ноги в белых стоптанных туфлях.
— Ну ты, брат, нажрался…
Это было первое, что я услышал, вернувшись из небытия… Внутри продолжало легко дергаться, — вот с этого момента ко мне пришел страх. Накатил, ворвался, нахлынул. И, кроме него, во мне ничего не осталось.
Единственное, чего я хотел, моим последним желанием, на этом свете, было — не умирать сейчас, а как-нибудь встать, дойти до дома, и умереть там. Там, где не стало мамы.
Я подобрал сумку со ступенек, шатаясь, словно на самом деле был пьян, вышел на улицу, развернулся в сторону дома, — и пошел.
Ничего не болело. Все уже работало, как отлаженный, смазанный лучшим маслом механизм, — но меня сотрясало от страха. От беспричинности того, что произошло, от необъяснимости этого, от непонимания, от неожиданности, — но больше всего, от несправедливости, которую слепая природа обрушила на меня.
Только одно билось в голове, из всего возможного: почему я, почему я, почему я, почему я…
Я плохо соображал в этот вечер. Должно быть, удар, который получил, послал меня в нокаут. Какие-то мысли появлялись, — они скакали и прыгали, прыгали и мельтешили, возникали и пропадали вновь… Я ничего не понимал: забыл поужинать, но честно включил телевизор, когда начался футбол. Смотрел, и не видел… Выключил его как-то быстро, — там во всю носились футболисты, орал комментатор, ревели трибуны, — все это было не для меня…