С сусликом он беседует, как с человеком, гладит взъерошенную шерсть, ласкает и шепчет ему:
– Давай показывай, а мы поглядим.
Цепочка ослаблена, и суслик бросается в нору. Латышев работает лопатой жарко, но безуспешно: беглеца нет. Тот в десять минут углубился на метр и забил плотной пробкой свой ход.
Пленник с цепочкой водворен в мешок, усталый охотник отдыхает. Кругом тишина, ничто не мешает ему сосредоточиться. Наедине с природой его мысли и чувства сливаются, нет мучительных сомнений и разноголосицы. С палящего неба льется жар, раскаленная почва жжет ноги, а он курит, улыбается вновь мелькнувшей идее…
Дома он будет долго находиться под впечатлением увиденного; сядет с книжкой за стол, потом за микроскоп, молчаливый и сосредоточенный.
Липучки подтвердили, что в жилищах песчанки идет размножение москитов. Из замурованных нор через оставленный выход продолжали вылетать насекомые. Исследователь углубился в подземное жилище, чтобы искать там личинки и яйца. Ему повезло: в семидесяти сантиметрах от поверхности он нашел в кладовой зверька гниющие остатки' злаков и трав. «Это самая подходящая среда для личинок, – сказал себе Латышев, – тут надо хорошенько порыться…» Он накрыл свою находку стеклянным колпаком и терпеливо стал ждать результатов. Прошло несколько дней, и из полусгнившего корма показались москиты. Не могло быть сомнения: они рождались в норе и в стадии личинок питались отбросами песчанки. Это именно так. Сколько раз он ни ставил чашки с навозом, собранным в конюшне, в них не оказывалось личинок. Их не было там потому, что москиты размножаются возле песчанки.
Что же привлекает их в нору зверька: возможность ли укрыться от солнца, благоприятная ли среда для развития потомства или другие причины?
Латышев был ненасытным искателем, удачное решение всегда приводило его к новой задаче.
В результате упорного и тяжелого труда ответ был выужен из норы такими точными инструментами, как мотыга и лопата. Около семидесяти обиталищ разрыл неутомимый исследователь, изучил их строение, виды сообитателей, число которых доходит до ста, и на глубине двух метров укрыл свои самопишущие аппараты. В течение недели термографы и гигрографы аккуратно регистрировали температуру и влажность подземного жилья. Они подтвердили, что в полутора метрах от поверхности земли господствует ровный климат влажных субтропиков. Утопает ли пустыня в дождях, свирепствуют ли метели и морозы – в убежище песчанки царят влажность и тепло Зеленого мыса Кавказа. В этом естественном термостате есть все необходимое для жизни москитов: нора служит им укрытием, запасы зверька – средой для личинок, а сам зверек, по-видимому, объектом для кровососания. Вот почему в норах, оставленных песчанкой, нет и москитов. Их главным образом привлекает возможность питаться кровью этого зверька.
Успех взволновал Латышева, он повеселел и стал разговорчивым.
– Почему вы сегодня так молчаливы? – заметил он грустное настроение жены. – Вы нездоровы?
Александра Петровна мучительно страдала от комаров и москитов, ее распухшие руки и искусанное лицо убедительно говорили об этом.
– Нет, здорова, насекомые только досаждают.
Занятый своими делами, Латышев не видел, как жене тяжело.
– Зато вы тут избавлены от клопов, – пытался он утешить ее. – Кстати, знаете ли вы, что клоп наш родом из Индии? В одиннадцатом веке его впервые увидели в Страсбурге, а затем в Лондоне. Его занесли туда изгнанные из Франции гугеноты.
– Как хотите, – жаловалась помощница, – ваши папатачи не дают мне жить. Я просто боюсь их…
– Вот еще что, – не дослушав Александру Петровну, продолжал он шутить. – Нехорошо называть вещи, ке понимая их смысла. Известно ли вам, что означает «папатачи»? Не знаете, конечно. Так и быть, расскажу. Это значит: «Я втихомолку кусаю», вернее – «нечувствительно» или даже «незаметно». Что же касается страха, то советую вам лучше тренировать свои нервы. Знаете ли вы, как я воспитывал в себе бесстрашие? Восьми лет я уходил с одеялом под мышкой в лес ночевать. Проводил ночи в таких страшных для ребенка местах, как баня или овин. От страха кровь в жилах стынет, зуб на зуб не попадает, а я все же сижу до петухов и с места не трогаюсь.
Посмешив свою подругу, он опять умолкал, чтобы целыми днями не проронить ни слова. Кто знает, когда еще придется им посмеяться…
Латышев стоял перед новой загадкой, не менее трудной, чем остальные. Он в последнее время выловил из нор много тысяч москитов, препарировал их и у значительной части нашел возбудителя пендинки, даже у тех насекомых, которые впервые вылетали на свет. Москиты, видимо, заражались в норах – но как и от кого? Там, кроме песчанки, ютились гекконы, черепахи и жабы, птицы чекан, еж и удав…
Исследователь снова стоял перед кругом животных – возможных носителей болезни. Некоторые из них давно находились под подозрением. Может быть, с них и начинать? Или еще раз проверить песчанку? Вместе с Александрой Петровной он, правда, много их вскрыл, бился над ними и ничего не нашел, но с тех пор прошло несколько лет. Не лучше ли для верности лишний раз убедиться?
Как всегда, когда перед ним возникали сложные задачи, Латышев и теперь стал уединяться. Природа – его лучший советчик, с ней легче всякую трудность понять и любой узел распутать. Не всегда она милостива к нему, иной раз не уступит, будет долго скрывать свою тайну, но именно такой она нравится ему. Добытая истина тем дороже, чем трудней была охота, настойчивей погоня и чем полнее выявлен враг. Подлинный охотник, Латышев с одинаковым усердием выслеживал зверя и спирохету, рыскал в лесу по звериной тропе и проводил часы в лаборатории над микроскопом. Итак, с чего же начинать?
Чтобы не повторять прежних ошибок, Латышев решил не искать возбудителя в крови зверьков и выяснить раньше, способны ли песчанки вообще заражаться пендинкой.
Поставленный опыт дал положительный ответ. Всякий раз, когда песчанке прививали гной из язвы больного пендинкой, животное заболевало.
«Превосходные результаты, – подумал исследователь, – но обстановка эксперимента решительно отличается от условий естественной среды. Где уверенность, что в природе происходит так же, как в лаборатории? Науке известно множество случаев, когда животные, обычно не подверженные болезни, в условиях опыта заболевали…»
Латышев так долго бился над этой задачей, пока помощь не подоспела со стороны. Вмешалась логика с ее твердыми нормами, ясными и простыми принципами. «Мы до сих пор искали заразное начало у песчанки в крови, – подумал он, – но пендинская язва заболевание кожное, отнюдь не всего организма. А разве у человека, больного пендинкой, можно выделить из крови паразита? Кто не знает, что в этом случае микроб остается на месте укуса и в ток крови не поступает. Надо искать возбудителя в пораженной коже песчанки…»
Он поспешил к норам песчанок, пристрелил двух зверьков и убедился, что на теле у них нет поражений и не могло быть. Где уж крошечному москиту добраться до кожи сквозь густую, длинную шерсть!
Латышев стал осторожным и менее решительным в своих заключениях. Он подолгу оставался в лаборатории, охотно засиживаясь за тригонометрией, за чтением Диккенса на английском языке и штудированием греческой грамматики. Иногда мысль, внезапно мелькнувшая, приводила его к сопкам, где он долго разглядывал снующих зверьков. За этим делом проходил день, другой, и Латышев вновь возвращался к своим развлечениям.
Радость удачи пришла, когда сердцем и чувствами исследователь был далек от москитов. Его мысленному взору представилась песчанка на задних лапках, с расставленными ушками, закрытыми глазами, словно спала. «Вообразим себе теперь, – подумал Латышев, – стаю москитов, жаждущих крови зверька. Куда им устремиться за поживой? Тушка защищена густой шерстью, то же самое ноги, хвост, голова… Разве только ушки и веки зверька? Они действительно оголены, и именно тут возможны укусы и поражения. Как это мне раньше в голову не пришло?…»
– Возьмите ружье, – предложил он жене, – будем с вами отстреливать песчанок. От ваших стараний теперь многое зависит. Нам нужны сотни этих зверьков.