– Согласитесь, Александра Петровна, – настаивал сторонник порядка в языке, – не о любви к человеку тут может быть речь, а о влечении к его кровле и дому. Он «стегофильный» – домолюбивый, сказал бы я.
Николай Иванович Латышев – паразитолог чистейшей воды, достойная ветвь когорты, осушавшей малярийные болота в Южной Италии, гнезда желтой лихорадки на перешейке Панамы, действовавшей всюду, где приходилось вырывать с корнем зло. Духовным отцом его, вдохновителем и другом был Павловский.
Вот почему, завершив свое открытие, он не поспешил за признанием и славой, а засучив рукава продолжал свое дело. Вечерами, после тягостного и трудного дня, супруги зажигали импровизированные лампы невиданной конструкции – с резервуаром из ружейного патрона, с пробиркой без дна вместо стекла, с горелкой из металлической сетки – и принимались катать ватные шарики. Они складывали их в посуду, обливали хлорпикрином и утром уносили этот груз к норам. Александра Петровна вводила шарик в убежище, а Николай Иванович наглухо заделывал нору. Никто из обитателей не выживал там: ни зверек, ни его сотрапезники.
Двадцать пять тысяч нор затравили супруги. Спустя год были затравлены еще пятьсот тысяч – и в районе исчезла пендинка. Не стало резервуара, питающего переносчика заразы, исчезли москиты – и прекратилась болезнь среди людей.
Вдохновенными бывают также искательницы
– Остался неясным еще один вопрос, – сказала Александра Петровна мужу. – Я хотела бы им заняться одна.
Он вопросительно взглянул на нее.
– Надо решить, – продолжала она, – каким путем возбудитель переходит от москита к человеку, какова механика его передачи из одного организма в другой. Я попробую на это ответить.
Он и сам уже над этим думал, но все почему-то не решался начинать. Важно, конечно, знать пути перехода заразного начала, но никому из исследователей не удалось это определить. Никто не сумел доказать, что именно укусом внедряется зараза. До каких только ухищрений не доходили ученые! Они давали зараженному москиту пить из пробирки стерильную кровь. В угоду его привычкам, посуду накрывали пленкой, подобной человеческой коже. Содержимое пробирки после кровососания исследовалось, и в нем находили возбудителя пендинской язвы. Лишь из горла москита мог он туда угодить, впрыснутый, видимо, при кровососании. Это все, что удалось установить, как ни бились знаменитые институты, искуснейшие тропикологи. Механика заражения оставалась неясной.
Безграничны ухищрения природы, нельзя без твердых доказательств и фактов позволить логике строить умозаключения. Ученые не раз попадали впросак, дав волю своему воображению. Известно, например, что муха сеет заразу испражнениями, малярийный комар – уколом хоботка, вошь с собственной кровью отдает возбудителя возвратного, тифа и лишь раненное расчесами насекомое становится причиной заразы. Кто знает, какую механику измыслила природа для переносчика пендинки?
– Я не советую вам брать эту тему, – сказал Николай Иванович жене, – вам не справиться с ней. Многие пробовали – и безрезультатно.
– У них не вышло, – спокойно возразила она, – а у меня может выйти, и даже хорошо. Во всяком случае, надо попытаться.
– Любопытно узнать, на что вы надеетесь? – спросил он, озадаченный ее уверенностью. – Вы можете предложить другую методику или знаете такое слово, от которого природа распахнет вам дверь?
– Не в методике дело, – сдержанно сказала она. – Ученые не сумели заставить москитов кусать подопытных зверьков, потому что насекомым не хватало их привычной среды – норы крысы-песчанки. Не зная жизни москита, его естественной обстановки, где насекомое привыкло питаться, ничего сделать нельзя.
В этом ответе было все: и критика того, что проделали другие в течение десятилетий, и творческий план, суливший автору успех. Она поразила мужа зрелым анализом и логикой фактов, против которых нельзя было возражать.
Не в его правилах задавать взрослым уроки. Она должна была сама до всего доходить, думать и догадываться, искать в книгах ответа. Он всегда был увлечен потоком собственных идей. Немой за работой, с книгой в руках за обедом, за завтраком и ужином – он слишком занят, чтобы думать о ней. Впрочем, временами он пытался дополнить круг ее знаний. Происходило это обычно в часы передышки.
– Подумали ли вы, – тоном экзаменатора спрашивал он ее, – что значит «aedes Aegypta»?
Речь шла о переносчике желтой лихорадки, которого она знала с одной лишь этой стороны.
– У разбойника скромный титул музыканта: «певец Египта» зовут его. А значение слова «анофелес» знаете вы? По-гречески это значит «бесполезный»…
На этом примерно кончался урок.
Александра Петровна вернулась в Москву с обширным хозяйством: тут были здоровые и зараженные песчанки, триста пробирок с яйцами переносчика, отдельно лежали в травянистом перегное личинки-червячки – маленькие, бледные, с четырьмя волосками на крошечном хвостике. Москиты питались сахарной водой, а песчанки – корнеплодами, корой веток и хлебом.
Был март сорокового года, когда Александра Петровна приступила к опыту заражения зверька укусом москита.
Для эксперимента нужна была нора песчанки с температурой и влажностью песков Каракумов на глубине метра от поверхности земли. Ее построили по плану экспериментатора в лаборатории Института экспериментальной медицины в Москве,. Она состояла из ящика, закрытого витриной, в котором электрические лампы и фильтровальная бумага в чашках с водой воссоздавали климат пустыни. Гигрографы и термографы в теплице подсказывали Александре Петровне, зажечь ли новую лампу и усилить жару или убрать одну из чашек и снизить влажность в «норе».
Под благодатным сиянием электрических солнц самки откладывали яйца на фильтровальную бумагу, личинки проходили свое развитие. Явившиеся на свет москиты спешили спариться в первые сутки и спустя восемь дней откладывали от тридцати до шестидесяти яиц. В теплице повесили закрытый положок с целлулоидным окном, где накапливалось новое население. На ночь под полог к «невинным от рождения» москитам сажали песчанку, зараженную пендинкой.
Шли дни за днями, электрические лампы и чашки с водой воссоздавали климат пустыни, зверек в тесной клетке ждал кровососов, а москиты его избегали.
«Они отказываются пить кровь, – отмечала Александра Петровна в тетради, – несколько самок погибло от голода…»
Неужели они умрут и не откроют ей тайны заражения? Чего им тут еще не хватает?
Она не отрывалась от целлулоидного окна, проводила у теплицы дни и ночи. Прошел еще день. Подходили к концу третьи сутки.
– Они словно в заговоре против меня, – жаловалась Александра Петровна мужу. – Не знаю, что с ними делать.
– Потерпите немного, – советовал он, – мне кажется, что они вам уступят.
На следующее утро она увидела под пологом пять самок с раздутыми животами. Они сидели, отяжелевшие, в затемненном углу, и брюшко их отсвечивало кровью. Это было начало. Спустя два дня таких самок было семнадцать. Множилось количество напившихся кровью и число зараженных среди них.
Александра Петровна приступила к последней части эксперимента. Она повесила в теплицу второй положок и посадила туда здоровую песчанку. От зараженных насекомых ее отделяла плотная материя полога. Предстояло доказать, что переносчики, пущенные на здоровую песчанку, укусом привьют ей пендинку. Язвы возникнут именно там, где экспериментатор их заранее наметит.
У здоровой песчанки выбрили квадратом шерсть на спине и пустили к ней зараженных москитов. Пятнадцать суток длился эксперимент: под пологом справа насекомые заражались, а слева заражали зверька. Так продолжалось, пока на выбритом квадрате спины не возникла пендинская язва. Впервые в лаборатории была вызвана болезнь без заражения животного язвенным гноем. Только острый хоботок переносчика мог открыть возбудителю доступ в неповрежденную ткань…
Мы рассказали бы еще об оазисе, окруженном песчаной пустыней, которая с юга и запада подходит вплотную к Иолотани, о рядах песчаных бугров, на которых в изобилии встречаются норы тонкопалого суслика, а глубже, в песках, – колонии песчанок. Тут Латышев начал новую охоту за переносчиком другой разновидности пендинки. Мы рассказали бы о девушках, сослуживших ему там добрую службу тем, что позволили привить себе гной из язвы собаки и заразились.