Война неожиданно расширила круг изысканий Павловского. Много лет мечтал он о далеких поездках к экватору, куда-нибудь в Африку, ближе к тропикам Козерога и Рака. Молодым человеком ему привелось быть в Алжире и Тунисе, но с тех пор прошло больше четверти века. Сейчас он взглянул бы на эти страны совершенно другими глазами. Ни Европа, ни Америка не прельщают его так. Было время – Павловского приглашали на конгресс в Соединенные Штаты Америки, включали в делегацию на съезд ученых во Францию, но во всех этих случаях он предпочитал Таджикистан Нью-Йорку, город Кушку – Парижу…
«Хорошо бы поохотиться за клещами в Иране», – мечтал неутомимый искатель. Он исходил и изъездил всю Среднюю Азию, берега Каспия, Армению и Азербайджан. Кто не знает, что южный берег великого озера-моря – провинции Мезандеран и Гилян – истинный мост, зоогеографическое продолжение Закавказья и Туркмении? Насекомые и животные этой страны глубоко родственны нашим. Разве не любопытно познакомиться ближе с клещами – переносчиками персидского тифа? В литературе о них не много узнаешь. Разве не важно выяснить, как обстоит там с насекомыми – носителями других болезней?
Война привела советские армии в Иран, и вслед за тем вскоре осуществились давние чаяния Павловского. Ему предложили пересечь иранскую границу и разработать на месте средства борьбы с переносчиками паразитарных болезней. «Этого требует война, – сказали ему, – интересы и благополучие Красной Армии». В считанные дни были подготовлены две машины, уложены материалы, все необходимое для далекого пути. Два киносъемочных аппарата, груда альбомов для рисования и фотокамеры свидетельствовали о том, что ученый намерен запечатлеть все достопримечательности Ирана.
Население приняло русского исследователя сердечно. Перед ним широко раскрывали двери жилищ, оказывая внимание замечательному гостю из великой страны. Даже суровые курды позволяли отряду рыскать по дому и ломать штукатурку в поисках клещей. В одной из кибиток хозяин-курд обнаружил своеобразное обиталище кровососа. Он достал горсть клещей из глиняной кадки, где хранится мука, и передал их ученому. В глинобитном сарае, где люди зимой ютятся со скотом, маленькая девочка собрала под кроватью крупных клещей – переносчиков возвратного тифа. В ход были пущены все средства неутомимой когорты искателей. Сборы членистоногих чередовались с писанием эскизов, черчением планов, расспросами хозяев об их житье-бытье, кинофотосъемками и изучением природы врага. Восхищенные интересом, проявленным к ним, жители неохотно расставались с ученым. Они почетным эскортом сопровождали его, непрерывно зазывая в свои кибитки.
– Много проезжало тут новых людей в моей жизни, – сказал Павловскому старейшина курдов, – шоссе наше древнее и ведет в Тегеран, но никто из проезжих не расспрашивал нас, чем мы болели и как живем.
Ученый поставил себе целью изучив эпидемиологию страны, многочисленные виды переносчиков болезней и ознакомить интеллигенцию Ирана с состоянием биологии в Советском Союзе. Эту «скромную» программу, достаточную для штата солидного института на срок в несколько лет, неугомонный Павловский решил проделать с помощью трех сотрудников в полгода. Как в дни минувшей молодости, он в шестьдесят лет идет смело навстречу неразрешимым, казалось бы, задачам. Он читает лекции в Тегеране, Исфагане, Мешхеде, Керманшахе, встречается с врачами и учеными, собирает материал о распространенных в стране болезнях. В жизни пустыни, болот, зарослей гор и в условиях быта находит исследователь пути циркуляции возбудителей человеческих болезней.
Стремительно несется машина Павловского из края в край по Ирану. Ученый не отдыхает даже в пути. В ногах у него под передним сиденьем – киноаппарат и фотокамера, в руках – блокнот, куда заносится все, что он видел по дороге. Записи выходят неровными, каракули неразборчивы, но не остановить же машину ради заметки. Времени мало, а дел так много. Когда наплыв впечатлений слишком велик и перо не поспевает за ними, он переходит от записей к контурным зарисовкам. Один какой-нибудь штрих напомнит ему потом о целом событии…
Машина мчит его по стране, где Советской Армии и населению нужна его помощь. В одном месте он передает опыт борьбы с переносчиком москитной лихорадки, в другом – разрабатывает средства защиты от малярии. Ученый выписывает из Ашхабада много тысяч гамбузий – рыбок, пожирателей личинок комаров, и населяет ими искусственные и естественные водоемы Ирана. У северных границ великой центральной пустыни – в окрестностях оазиса Шахруда – Павловский делает любопытное открытие: в колодцах, рассеянных по пустыне, на глубине десяти – двадцати метров обитают и размножаются москиты. Искусственное сооружение человека в процессе векового приспособления насекомого стало его естественным убежищем.
Из северного Ирана ученый спешит в Месопотамию, к берегам Персидского залива. По пути, в Хамадане, – короткая остановка у могилы великого медика, известного в Европе под именем Авиценны. В Басре – новые задачи, встречи с местными врачами, исследование паразитных болезней Ирана.
Иракское правительство приглашает исследователя приехать в Багдад, но, как ни заманчива поездка, время возвращаться домой.
Добыты материалы по заболеваемости в Иране и Ираке, разработана эпидемиология большей части Ирана, широко внедрен опыт борьбы с клещевым возвратным тифом, добытый и разработанный в Советской России. Труд, принесенный на пользу Советской Армии, служит также населению соседней страны.
Около семнадцати тысяч километров сделал ученый на машине по великим просторам Малой Азии. Семь месяцев переездов и неустанных трудов запечатлены в книге объемом почти в шестьсот страниц.
– Если бы эта экспедиция, – признался ученикам неутомимый искатель, – оказалась в моей жизни последней, я счел бы ее для себя прекрасной концовкой.
На юбилейном торжестве в связи с тридцатилетием ученой деятельности Павловского один из академиков обратился к нему со следующими словами:
– …Позвольте мне закончить мое обращение следующим воспоминанием и сопоставлением. Чарльз Дарвин, глубокий мыслитель и чистой души человек, в своей автобиографии записал: «Я уверен, что не совершил ложного поступка, проработав всю жизнь в области естествознания. Но я часто, очень часто сожалею, что не принес людям более непосредственной пользы и помощи». Великий биолог слишком скромно оценил свой жизненный подвиг, когда взглянул на свой труд с точки зрения служения человеку. В этих словах слышится грусть и неудовлетворение. Обращаясь к вам и вашей работе как исследователя-биолога, я прихожу к выводу, что возможность подобной оценки даже при вашей исключительной скромности для вас невозможна.
К этому ничего прибавить нельзя.