Яркий желтый свет над сценой. Как сказал Павел, под этими прожекторами всегда становится жарко и душно. Они не только светят, они жарят. Сперва выходят оркестранты, настраивают инструменты. Каждая группа в своем порядке, хотя кажется, что вразнобой. Когда они умолкают, выходят Павел и дирижер. А Маша забывает обо всем. Наверное, даже ни одного слова не вспомнила бы, если бы в этот момент нужно было вдруг заговорить.
Он играл… Да какой академизм?! Куда там объективному и формальному исполнению? Какой там калькулятор?! Он играл как истинный романтик, нетерпеливо и страстно, ведя за собой весь оркестр и дирижера в том числе. Звучно, яснее некуда, каждой нотой и интонацией заявляя о своих чувствах, тоске, нежности, стремлении к НЕЙ. О том, как больно бывает любить, но и как прекрасно. Каждым звуком.
Мария подумала, что, наверное, не было в зале ни одной женщины, которая не мечтала бы оказаться в объятиях солиста вместо виолончели. Ревности Маша, как ни странно, из-за этого не испытывала. Она знала, к кому Павел так стремится.
Ее дыхание сбилось, а по позвоночнику то и дело проходила дрожь. От восхищения и ожидания. Когда затихли последние ноты, некоторое время, всего на несколько секунд, воцарилась тишина. Как длинный выдох и короткий вдох, перед тем как зал наполнили аплодисменты, громкие выкрики «браво» и даже топот ног, образующий волны, переходя с ряда на ряд. Маша выскользнула за дверь и побежала в гостиницу.
Там она упала на кровать и стала слушать тихий звон в пустой голове, иногда перемежающийся плавной вибрирующей мелодией виолончели. И вскоре ее недолгое ожидание прервало появление Павла. Он зашел, предельно аккуратно поставил чехол с инструментом, и прямым ходом, больше не задерживаясь, прошел к кровати. Дойдя, быстро скинул ботинки и развалился рядом с Машей. С высоты своего роста бухнулся на кровать так, что девушку подбросило вверх.
Его взгляд, счастливый и открытый. Лежали на боку, друг напротив друга, в тишине и вечерних сумерках. Слышен только ливень за окном.
Они чувствовали одно и то же. Радость, предвкушение, все нарастающее возбуждение.
Павел оперся на локоть, нависая над девушкой, второй рукой стал гладить и перебирать ее волосы. Длинные пшеничные пряди с ароматом летних, пропитанных солнцем яблок, скользили и ласкали пальцы. С них все и началось? Как просто.
Хватило душной жары, тесноты переполненного автобуса, аромата яблок и одного прикосновения. Одного вмиг вспыхнувшего в голове образа — ангела.
Когда его рука перешла на шею, Маша повернулась на спину, устроилась удобно. С улыбкой, снизу вверх, смотрела в лицо Павла, которое находилось так близко, наслаждалась поглаживаниями. Его дыхание, ставшее неровным и тяжелым, ощущалось на коже и как от самой изысканной ласки, от него становилось так приятно.
Павел не собирался спешить, в конце концов, он уже столько продержался… Отыграл концерт. Его выдержка и умение переключаться на менее провокационные мысли, в течение последнего времени невообразимо усовершенствовалось. Однако сейчас он ясно понял — вот это мгновение, когда все стало можно, когда они позволят себе перейти очередной рубеж.
Сейчас и здесь, она будет его. Не позволит ей себя бояться или обойтись полумерами. Павел отдает ей все, и она отдаст ему всю себя. Он не будет больше сдерживаться. Не нужно и невозможно, хватит анализа, осторожности, продуманных ходов. Не хочет сдерживаться и не может.
Паша поцеловал ее в нос, отстранился. Посмотрел в смеющиеся глаза, а потом выпил смех с ее губ. Обхватил ладонями шею, кончиками пальцев поглаживая нежную бледную кожу щек, провел языком по губам и получил ответ, от которого в голове стало совсем гулко и пусто.
Взгляд Павла, потемневший и серьезный, остановился на только что целуемых им припухших губах. Он обожал их. И не только целовать. Обожал смотреть, как Маша смеется, улыбается, просто говорит. Часто из-за такого маниакального пристрастия к ее рту, не улавливая смысла произносимых слов. Наслаждаясь движением и звуком, как самой прекрасной мелодией. А Маша сердилась и снова смеялась.
Любил, как она закусывает губу, задумавшись. Сама не замечая, без сексуального подтекста, естественно и невинно. И из-за этого еще более возбуждающе. Его Маша не красила губы помадой и на вкус они казались ему вкуснее и нежнее всего, что он пробовал. Наверное, он фетишист.
— Скорее эротоман. Тайный… маньяк, — со смешком прошептала Маша, прижимаясь к нему всем телом и оплетая руками и ногами.
— Не отвлекайся, это я просто подумал вслух, — сказал Павел и рывком стянул через голову свою, наполовину уже расстегнутую, потную рубашку.