— Ну, что? Куда идем?
— В Вали. Во-первых, ближе, во-вторых, тропинка, в-третьих, у Иржи есть машина — до больницы довезет.
Ярослав пыхтел, ругался сквозь зубы, но тащил на себе весь наш хабар — не бросать же! Да, три рюкзака, да мангал, да ведро, куда мы свалили два мешка фибов, — это вам не хухры-мухры. У меня за спиной кулем висел Илюха, так и не пришедший в сознание. «Голова обвязана, кровь на рукаве, — бормотал я про себя. — Щорс хренов. Будет проставляться в Москве». Слава богу, хоть луна не закрыта тучами — тропинку видно было превосходно.
— До Вали далеко?
— Километра два будет.
— С нашими скоростями, получается, дойдем через час. Ну и нормально. Твой Иржи в час ночи обычно что делает? Спит?
— Нее. Вряд ли. Ящик смотрит, скорее всего.
— Вот и славно.
Больше на разговор сил не осталось, и лес внимал лишь пыхтению на два голоса под аккомпанемент тихого стона.
Где-то через полчаса совершенно обессилевший Ярослав предложил сделать передышку. Хоть я и делал вид, что могу дойти хоть до Москвы, но сам жутко устал. Плечи болели, поясница болела… Я повернулся, чтобы сгрузить нашего раненого на землю, как вдруг позади хрустнуло громко пару раз. Илья как-то выгнулся, на мгновение застыл, а потом обмяк и сполз по моей спине. Что за черт? Я посветил фонариком, нагнулся… Илюха не дышал. Бред какой-то. От трех царапин люди не умирают. Ярослав стоял рядом, вытянувшись, как на параде, высокий, худой и кошмарно бледный. Было полное ощущение, что он вот-вот грохнется в обморок. Пришлось отвести его под белы ручки на другую сторону тропинки, отхлестать по щекам и дать водки, чтобы пришел в себя.
— Что мы с ним будем делать??? — обморочная заторможенность сменилась истерикой.
— Отнесем в Вали. Или ты предлагаешь его закопать?
— Нет. То есть… Да. Мы отнесем. Но это… Странно, честное слово… Там же царапины…
— Ладно, двигаем дальше. Илюху понесешь ты, я понесу все барахло.
Ярослав вздрогнул, но возражать не стал. Он молча взвалил теперь уже бывшего во всех отношениях коллегу на плечи и пошел вперед, не дожидаясь меня.
Ну и хрен с ним. Истерик. Переговорщик, блин, жесткий. Не знаете вы тут, что такое реально жесткие условия. На Кавказ вас всех, блин. Тренинги проводить. Илюха этот тренинг прошел. «И помогло это ему?» — спросил паскудненький голосок где-то в районе затылка. Тьфу. Хватит. Наконец-то мне удалось навьючить на себя весь скарб — в две руки это, знаете ли, довольно проблемно. Гоноровый опережал меня где-то минут на пять — семь. Если он будет так же меланхолически фланировать — догоню его довольно скоро. Не успел я тронуться с места, как впереди и чуть левее застучал дятел. Второй, третий. Опять та же рваная дробь. «Мутанты хреновы. Нормальные птицы ночью дрыхнут».
Минут через пять я увидел на тропинке впереди метрах в тридцати какую-то темную кучу. Тучи то закрывал и луну, то пропадали совсем, и понять, что это, не было никакой возможности. Издалека. А вблизи это были Илья и Ярослав. Илья лежал на животе, и в мерцающем лунном свете были отчетливо видны два темных пятна на его спине. Ярослав упал чуть дальше. Вероятно, он уронил тело и успел пройти еще пару шагов, прежде чем завалиться на спину. Лежал он как-то неуютно, суматошно вскинув руки, как тогда в доме, и подогнув одну ногу. И молчал, глядя правым глазом на луну. Лицо было залито кровью, и в левой глазнице поблескивали осколки линзы от разбитых очков. Тучи опять заспешили, закрывая луне обзор, и в какой-то момент свет и тени разрезвились настолько, что мне показалось, что на Ярославе не туристическая куртка, а какой-то китель, как в фильмах про Гражданскую войну. И фуражка… Да нет, это трава так примялась.
В этот момент мне стало невыносимо жутко. Я не то чтобы протрезвел — такой трезвости и ясной головы у меня вообще никогда не было. И такого животного ужаса. Скажу честно, я струсил. Я бросил своих товарищей, я бросил все вещи и побежал. Для меня существовала только тропинка, которая могла — нет, должна была вывести меня к людям. Впереди и сбоку застучало и защелкало. Резко рвануло руку — чуть выше локтя. «Наверное, на ветку наткнулся». Скосил глаз и увидел, что рукав темнеет, наливаясь кровью. Зачем, зачем, зачем я сошел после этого с тропинки? Ломанулся сквозь деревья и подлесок, бежал, падал, вставал, снова бежал…
Уже начал сереть горизонт, когда я полувыбежал, полувыполз на опушку леса. Увидел силуэты домов где-то в километре, пару огоньков в окнах и чуть не разрыдался. Я выбрался! Что-то сильно, но мягко ударило меня в грудь и живот; не удержавшись, я упал на спину, и по телу стало растекаться болезненное тепло, а потом все кончилось. То есть, совсем все.
…К лежащему на опушке леса подошел человек в сапогах, защитного цвета форме и странной островерхой каске в бесформенном чехле. Нагнулся, уронив монокль, поглядел внимательно. Да. Китель, серебряные погоны, фуражка вон откатилась назад, к опушке…
Ирина Ющенко (autumn-flavour)
Запоздалый дар
Не моему деду
Картофельные столбики упали на сковороду с приглушенным стуком. Он провел ножом подоске, стряхивая прилипшие. Нож звонко стукнул о щербатую, в прожилках, деревяшку — тряслись руки.
За спиной шуршало, вился канифольный дымок. Соседский пацан с приятелем возились с какими-то железками; больше, впрочем, болтали.
— Плоскогубцами держи!
— Что, нормальных нету?
— Мать выбросила, говорит, от железяк ступить негде…
Масло на сковороде накалилось, картошка зашипела. Почему-то этот звук всегда напоминал ему шум дождя.
Дождь прекратился только к вечеру. Гулять было уже поздновато, но Веси не утерпел. Он приехал в Карицу только накануне, сразу отправился отмечаться в институт и ничего толком не успел повидать, а с утра лило как из ведра — что за удовольствие гулять в дождь?
Город оказался чудо как хорош — старинный, с островерхими башенками, улицами, разбегавшимися от маленьких круглых площадей, невысокими каменными домишками, мощеными переулками, которые то резко уходили вверх, то вдруг ухали вниз, а по обочинам, под заборами, рос чертополох и горный вереск. Уже в сумерках Веси вышел к очередной площади; тут шумела, хохотала и бурлила толпа молодежи, почти его ровесников. Студенты гуляют, неодобрительно поджала губы старушка на лавочке у зеленых ворот, обрадовавшись нечаянному слушателю. Как выпуск у них, так покоя нет. Она еще что-то говорила, но Веси не слушал, смотрел, как студенты с хохотом карабкались на какой-то памятник посреди площади, что-то кричали, а в сторонке, почти рядом с Веси, несколько пар затеяли танцевать. Откуда-то взялась музыка, гудело, позвякивало, повизгивала развеселая скрипка, и пляшущие откалывали какие-то невообразимые коленца. Девушка в белом платье схватила Веси за руку и потянула к пляшущим — он не знал местных танцев, но, похоже, это никого не волновало. Их с девушкой закрутило, завертело, они неслись в сумасшедшем хороводе, хохотали, орали какие-то глупости и наконец, вывалились из толпы и плюхнулись на низкий постамент памятника, едва переводя дух. Белое платье светилось в темноте, и Веси казалось, что светлые отблески падают налицо его хозяйки.
Ее звали Заринка.
Он помешал картошку ножом. Белые столбики масляно поблескивали. Масло шипело и плевалось. Мальчишки за столом болтали.
— …И летать. И взглядом всякие вещи двигать.
— Да брехня…
— Сам ты брехня! Видел, напротив школы вывеска, золотая такая? Академия способностей, этих, ненормальных. Вот он оттуда. Целая академия, думаешь, дурью мается?
— А ты сам видел? Говорить и я могу…
Он уже не слышал. Он вспоминал.
По выходным они с Заринкой гуляли по городу. Брали с собой Тори и Пенку. Но сын подрос и все реже ходил гулять с родителями, зато Пенка — вообще-то она была Пенте, по бабушке назвали, но в младенчестве переименовали в Пенку, да так и осталось — гулять любила, на каждой площади, которых в городе было множество, тут же находила друзей-подруг, а через десять минут без сожаления с ними расставалась и бежала впереди родителей, то и дело оповещая: «Мам, пап, какая кошка толстая! А какая башня каменная!»