— Говори, девочка. В чём твоя сила?
— Я говорю с ветром. Я сама научилась, еще маленькой. Я попросила — и ветер подул, отвел огонь от поля. Но несколько домов все равно сгорели.
— Ведьма! Врёшь, ведьма!
— Если ты еще раз встрянешь в разговор, пожалеешь! — железным голосом сказал Азраил.
Он не повернул головы и не повысил голоса, но его услышали все до последнего селянина. Они уже сбежались на крики, вооружённые дрекольем, но пока нерешительные.
— Продолжай. Они обвинили в пожаре тебя?
— Да, добрый господин, — дьявол вздрогнул, а женщина продолжила. — Раньше они не видели, как я говорю с ветром. Я скрывала. А в этот раз они увидели и испугались. Никто из них так не может. Но староста сказал, что это я навела огонь.
— Ты что, открыла им свою силу?
— Да. Я просто хотела объяснить, что не могу повелевать огнем, только ветром.
— Понятно. А старый козёл объявил тебя ведьмой и велел пытать, чтобы призналась.
— Я призналась. Почти сразу призналась. Когда так больно, признаешься в чем угодно, даже в родстве с сатаной. Но они все равно мучали меня. Потому что они не…
Просвистев над ухом у Альки, вилы пробили женщине живот. Тупые пруты не воткнулись в древесину столба, не удержались в ране, и вилы с тихим стуком упали на землю. На изувеченном теле появились две новые струйки крови. Женщина охнула, а как только палец Азраила отодвинулся от ее головы — обмякла.
— Он хотел спасти ведьму! Смерть ведьме! Смерть сатане! — старик бесновался, толпа одобрительно гудела.
Алька нашел взглядом того, кто метнул вилы. Это был тот мужчина, охранник, который созывал народ.
— Как ты посмел прервать мою беседу? — рассвирепев, Азраил заговорил злобным свистящим шепотом, от которого кровь у всех, кому полагалось расслышать сказанное, заледенела в жилах. — Как ты посмел поднять руку на того, кто находился под моим покровительством?
Убийца поступил правильно, бросившись бежать, но слишком поздно. С каждым его шагом Азраил свирепел. Когда мужчина поравнялся с толпой, селяне расступились, давая ему дорогу. Он вбежал в людской коридор еще человеком, а выбежал из него уже гудящим от жара факелом. Его тело пока не осознало, что случилось, и продолжало бежать. Его горло исторгало крик, но сам он был уже мёртв. Вот чёрный остов, споткнувшись, рухнул на землю, а дьявол, зло сверкая глазами, продолжал вливать в него свою силу, раздувать огонь всё жарче.
Алька глянул Азраилу на плечи. Дело было плохо. Обломки крыльев дрожали, от приложенных усилий кожа на костях полопалась, кровь пузырилась и черными дымящимися каплями стекала по спине.
— Хватит! Азраил, хватит же! Остановись!
Алька не исключал, что дикая ярость обрушится сейчас на него самого, но тут снова заголосил наряженный инквизитором старик, и Азраил словно бы очнулся.
— Сыноооок! Сынок, сыночкаааа! — орал староста, на коленях подползая к обугленному телу. — Нет, нет, нет, нет!!!
— Блошиное семя! Так это был твой сын? Это к нему ты заставлял переехать ведунью, когда погиб её муж?
Глаза старосты полыхнули не меньшей злобой, чем минуту назад глаза дьявола. Злобой и страхом.
— Нет! Ты лжешь! Она не говорила такого!
— Не успела. Поэтому вы и хотели её убить. Но ты забываешь, кто я. Я и без слов знаю, что она отвергла тебя и отказалась переехать к твоему сыну.
— Ложь! Я вырву твой поганый язык! — старик, окончательно потеряв рассудок, кинулся на дьявола, потрясая тощими кулаками.
— Молчать! — Азраил ударил, старик кубарем покатился в пыли. — Она пригрозила выдать вас, когда вы взяли ее силой. Вот за что ты казнил её. Ты сам виновен в смерти своего сына!
Повернувшись спиной к толпе, которой сейчас нужно было осознать услышанное, Азраил подошел к лобному месту. Алька смотрел на него с испугом.
— Я стар даже по меркам нашего народа. Повидал немало мерзости и жестокости. Я и сам порой за год причиняю больше страданий, чем иной человечий подонок за всю свою жизнь. Но я равнодушен к вашим грехам и страданиям, такова моя природа. Вы, люди, бредите моралью, но только суть ваша с годами не меняется. Вы учитесь строить дома повыше да мучать друг друга поизощрённее, а в остальном — всё такие же.
Он поднял руку и указал когтем на старика.
— Единственный ваш грех, который вызывает у меня отвращение, — это гордыня. Когда какая-то плесень начинает считать себя равным богу, понимающим божьи замыслы, говорящим от имени бога и принимающим решения, угодные богу… Не важно, в каком из миров я нахожусь и о каком из богов идет речь. Поэтому сними ризу и уходи. Никогда не попадайся мне на глаза. И пусть этот урок преследует тебя до конца дней.