После четвертого класса отец, уходя на работу, поручал мне караулить вылет роя из ульев. Он указывал заранее на пчелиные домики, из которых мог вылететь рой. Почти всегда верно. Приходилось приносить еще одно ведро воды, которое ставил неподалеку от предполагаемого роения. На ведро ложил веник. На толстой ветке груши на проволоке качался большой лист жести, рядом была палка.
В сезон роения мне разрешалось читать сколько угодно, лежа на низком деревянном топчане под крайней грушей. Услышав волнение пчел, сопровождающееся усиливающимся высоким гулом, переходящим в протяжный звон, я вскакивал. Роение я определял по густому живому облаку, разрастающемуся и темнеющему на глазах.
Схватив палку, я начинал бить по жести, имитируя раскаты грома. Затем мокрым веником, брызгал на вьющийся рой водой. По мнению пчеловодов, начинающаяся гроза должна была заставить рой сесть низко, не улетая далеко. В ряде случаев действительно удавалось посадить рой. Периодически брызгая на него водой, я сдерживал побег роя.
Пришедший с работы отец снимал рой и помещал его в новый домик, давая начало новой пчелиной семье. Бывало, несмотря на предпринятые меры рой все равно улетал в сторону дальней лесополосы, почти всегда в южном направлении.
Однажды рой сел довольно низко. Одев защитную маску, я схватил узкий ящик для поимки роя, подтащил, взятый у соседа строительный козлик с площадкой наверху и положил на него ящик точно под роем. Ударами ветки с пчелами об ящик я стряхнул рой во временный домик с установленной там пустой рамкой с вощиной, как это делал отец. Отбежав, я наблюдал, как пчелы постепенно слетались в приемный ящик и окончательно успокоились. Отделался я всего лишь несколькими укусами.
Трудно описать чувства, обуревавшие мной в тот день. На первом месте, пожалуй, была гордость за сделанное, ощущение себя сильным, осознание власти над побежденным роем. Мне хотелось выбежать на улицу и с подробностями рассказывать всем встречным, как я поймал рой. Но я остался на месте и, накрыв ящик фанерной крышечкой, уже хозяйственным оком оглядывал мой улей, наблюдал за снующими через узкий леток пчелами.
Наконец, пришли с работы родители. Мама никак не хотела верить, ей все казалось, что это сделал кто-то из соседей, имеющий пасеку. Отец, внимательно осмотрев ульи, подробно расспрашивал меня о сделанном. Меня прорвало. В мельчайших подробностях я еще раз пережил случившееся. Отец сделал одно замечание:
- Прежде, чем одеть маску на голову, на майку надо было одеть рубаху с длинными рукавами и застегнуть все пуговицы.
После ужина я случайно услышал негромкий голос отца, разговаривающего с мамой в летней кухне:
- Лучше бы рой улетел, чем мог броситься на ребенка, как накинулись пчелы на взрослого здорового Савчука.
Сосед Савчук два дня лежал пластом, после того как его изжалил взбесившийся рой пчел. После этого он вскоре продал всех своих пчел. Через несколько дней за обедом безо всякой связи я выпалил родителям:
- Савчука пчелы покусали за то, что от него воняет йодом и свинячими лекарствами.
- Ты откуда это взял? - родители переглянулись.
В ответ я открыл им "Справочник пчеловода":
- Вот, написано, что пчелы не любят сильные неприятные запахи. А еще пишут, что один человек во время войны разбросал между ульями порезанный лимон и немцы не смогли есть у него мед.
От соседа ветеринара действительно много десятилетий подряд сильно несло ксероформом.
Впоследствии я снял еще два роя, но без прежнего запала. Прежнее девственное ощущение победы уже не повторялось. Но осталось другое:
-Я знаю как, и умею это делать".
Уже миновал летний солнцеворот, после двадцать второго июня день должен был становиться короче, но жара нарастала, день казался таким же длинным. Казалось, впереди было еще целое лето. В зелени пшеничных полей уже появлялась тусклая пожухлость. Мы бегали на ставы купаться и загорать, пасли по очереди коров, помогали взрослым по дому, но в душе уже ощущалось неотвратимое движение природы к осени.
Теплый упругий ветер гнал по пшеничному полю почти непрерывно бегущие волны. Я складывал кулаки в трубочку и через отверстия смотрел на них до головокружения. Мне казалось, что такими же должны быть морские волны.
Много позже, будучи в Ялте, а затем, отдыхая с младшим сыном Женей под Одессой в Вапнярке, подолгу смотрел в морскую даль, пытаясь испытать то очарование, о котором рассказывали возвращающиеся с моря родственники и знакомые. Мне казалось, что рассказывая о море, все фальшивили, так, как глядя на море, в моих глазах перекатывались волны пшеничного массива.
Отдыхая на море в Вапнярке чуть больше недели, последнее воскресенье до полудня мы посвятили Староконному рынку, по несколько раз подряд обходя ряды с дикой и домашней живностью, книгами, инструментами и рыболовными снастями. В тот же день мы, не сговариваясь и не агитируя друг друга, взяли курс на железнодорожный вокзал.
- Ненормальные! - в один голос заявили, провожая нас, племянники, коренные одесситы, жившие в центре города в двухстах метрах от берега моря.
- Придурки - сказала жена, когда мы глубокой ночью заявились домой.
Я любил заходить вглубь пшеничного поля, начинавшегося за старой лесополосой. Эта широкая заросшая лесополоса, напоминавшая лес, впоследствии была выкорчевана и распахана, а молодая лесополоса переместилась метров на сто ближе и параллельно селу. Перейдя лесополосу, я направлялся к самой высокой точке поля.
Лежа на спине, часами всматривался в небо, которое с этого места казалось ближе. Провожал глазами проплывающие облака, которые, по ходу своего движения бесконечно меняли форму и размеры. Бегущее небольшое облако вдруг неуловимо исчезало, растворяясь в светлой синеве. Плывущее неподалеку большое облако напоминало голову белого барашка, затем, вытягиваясь, расщеплялось, и превращалось в разинутую пасть огромного крокодила. Другое облако двигалось в виде плывущего по воде белого лебедя, только без головы. И когда в конце удлиняющейся шеи я ожидал увидеть вырастающую голову, облако уже напоминало гигантский кривой кабачок.
Будучи взрослым, помогая отцу собирать полову, я, рассказав ему о многих часах, проведенных мной в этом поле, услышал:
- На этом самом месте строились бордеи (полуизбы-полуземлянки) переселенцев, первых жителей Елизаветовки. Здесь было и первое жилище моего деда, и твоего прадеда - Прокопа. Я огляделся по новому. После многолетних глубоких вспашек, ничто не напоминало, что здесь когда-то рождались, жили, любили и умирали люди - мои предки.
В конце июня - начале июля зрели вишни. В селе разделяли их на два сорта: светоянские и хруставки.Свои названия сорта вишен ведут из польского языка, но что они означают, вразумительного ответа у старожилов я не получил. Светоянские вишни зрели раньше. Это были относительно крупные, слегка приплюснутые мясистые ягоды ярко-красного цвета. Спелые, они были довольно сладкими с небольшой кислинкой.
Мы уставали ждать, когда вишни созреют и ели их, едва они приобретали желтовато-розовый оттенок. Забираясь на дерево, спелые вишни мы поедали с хлебом полным ртом, часто забывая выплевывать косточки. На хлебной мякоти оставались ярко-розовые следы наших зубов. По воскресеньям, выбрав булавкой косточки, мама варила варенье на зиму, но я его никогда не любил.