Любопытных собралось столько, что пришлось оцепить часть улицы около дома. Встав полукругом, Кош и несколько приехавших на место преступления журналистов оживленно разговаривали. Представитель одной из вечерних газет, голосистый южанин, сердился, что не может узнать ничего определенного. Ему необходимо было написать статью к двенадцати часам дня, а сейчас уже около десяти! Коша, газета которого была единственной опубликовавшей страшное известие, осаждали вопросами.
Кош говорил, что ничего не знает, что он, как и все остальные, ждет известий. Если бы он что-нибудь знал, то с удовольствием поделился бы сведениями с товарищами. Так принято между репортерами. Каждый вносит свою лепту, а потом все вместе дружно пользуются общими сведениями. Проще говоря, все горячие новости черпаются из одного источника, только каждый «специальный корреспондент» по-своему резюмирует их. Такой способ удобен для всех, ведь нельзя же требовать, чтобы один человек был одновременно в десяти местах. Кроме того, чтобы вести расследование, нужно немало денег, и поэтому репортерам выгоднее работать сообща.
И Кош продолжал настаивать, что он ничего не знает, напоминая своим коллегам о десятке случаев, когда он, как хороший товарищ, делился с ними полученными сведениями.
Южанину пришлось довольствоваться его словами, но он уже терял терпение. Его товарищи еще могли сохранять спокойствие, ведь у них был целый день в запасе, а у него на счету была каждая минута. Он никак не мог понять, почему пристав не принимает в расчет этого важного обстоятельства.
…Время шло, но никто не выходил из дома. Один из репортеров предложил друзьям выпить и дождаться результатов в кафе. Но где найти приличное заведение в этих трущобах?
— В двух шагах отсюда, — подсказал кто-то из толпы, — дойдите до конца бульвара и сверните на улицу Святого Мартина. Там, на площади Трокадеро, вы найдете хорошее кафе.
— Великолепно! — обрадовался южанин. — Вы идете с нами, Кош?
— О, нет, это невозможно, по крайней мере в данную минуту. Но вы не стесняйтесь; если я что-нибудь узнаю, я немедленно вам сообщу.
— Отлично. Идемте, господа.
Кош проводил взглядом удаляющихся товарищей. Он был рад, что они ушли. В их присутствии тайна давила на него тяжелым грузом. Он раз двадцать чуть не выдал себя неосторожной фразой или словом. А сколько ему понадобилось силы воли, чтобы не рассказать ничего своему южному товарищу, зная, что бедняк надеется получить за свою вечернюю статью по четыре сантима за строчку, чтобы рассчитаться наконец за обеды. Ну, да что делать! Не мог же он из одной жалости испортить дело, рискуя проиграть так успешно начатую игру?.. Со временем он возместит другу убытки.
Мало-помалу им овладевало нетерпение. Приятное осознание, что полиция непременно натворит глупостей, сменялось жгучим желанием выяснить подробности происходящего в доме расследования. Время от времени он прислушивался к разговорам толпы, стараясь уловить хотя бы одну фразу, которая могла бы прояснить что-нибудь относительно личности убитого, его жизни и привычек.
Из доносившихся до него обрывков фраз Кош заключил, что никто не знал ничего определенного. Соседи рассказывали, что мужчина редко выходил из дома, разве что за провизией; что иногда, летом, он прогуливался ночью по саду, что никого у себя не принимал, обходился без прислуги и вообще вел тихую и таинственную жизнь.
Около полудня пристав, его помощник и инспектор вышли из дома. Остановились в садике, посмотрели на окна, затем подошли к калитке, продолжая оживленно разговаривать. Репортер ждал их у выхода.
— Так что там произошло? — спросил он пристава.
— Ваши сведения оказались верными…
— Позвольте мне теперь войти в дом хотя бы на минутку!
— Поверьте, это не представляет для вас ни малейшего интереса. Я охотно облегчу вашу задачу, и, если вы ничего не имеете против того, чтобы проехаться со мной до канцелярии, я по дороге расскажу вам все, что видел. Должен прибавить, что я уже составил свое мнение и что дело, я думаю, пойдет быстро…
— Вы нашли улики, напали на след?..
— Господин Кош, вы задаете слишком много вопросов… А вы тем временем что делали?
— Думал… слушал… смотрел…
— И больше ничего?
— Почти что…
— Вот видите, значит, если я вам ничего не расскажу, вам будет очень трудно написать статью. Но успокойтесь, я расскажу вам больше, чем нужно для двух столбцов.
— В таком случае я не останусь у вас в долгу. Послушайте, за те два часа, что я провел здесь, я много размышлял, слушал и смотрел. Размышления, признаюсь, меня ни к чему не привели; слушая, я тоже ничего интересного не узнал. Но вы не представляете себе, каким острым может быть зрение, если полагаться только на него. Обыкновенно одно чувство мешает другому и отчасти даже парализует. Мне всегда казалось очень трудным, стреляя из ружья, отчетливо различить и звук выстрела, и облако дыма, и уловить запах пороха, и почувствовать движение плеча. Но если мне удавалось сосредоточить внимание на одном из чувств, например, на слухе, я прекрасно слышал звук выстрела. В этом звуке, кажущемся таким простым и резким, я мог бы различить вспышку каждой из тысячи пороховых пылинок, и трепет листьев от пролетающего мимо них свинца, и эхо в лесу. Так вот, видите ли, стоя здесь, уверенный, что до меня не долетит ни единый звук из затворенного дома, что болтовня зевак имеет не больше значения, чем сплетни кумушек, устав биться над разгадкой тайны, ключ которой, вероятно, в ваших руках, я начал смотреть…