Но вестей от него не было, а через неделю в булочной пошли разговоры, что русские войска направляются обратно к границе. Но ведь не может же он уехать не попрощавшись!
Пино был счастлив, что его оседлали, и быстро несся по пыльной дороге. Однако лагерь оказался покинут. Остались только проплешины от костров и сотни пятен на местах, где стояли палатки. Пара солдат собирала мусор и щепки, волоча за собой мешки.
Николь пришпорила Пино, направляясь к этим людям. Они прекратили работу и отдали честь.
— Добрый день, мадам! — сказал тот, у кого было больше медалей на мундире.
— Bonjour, capitaine[61]. Где все?
— Ушли, мадам. Мы наконец возвращаемся домой. Дорога долгая, но она ведет к счастью, и самое время на нее выходить. Моему сыну скоро исполнится четыре, а когда я уходил, он был еще младенцем.
— Мне нужно закончить одно дело с генералом Мариным. Когда он уехал?
— Его уже неделю здесь нет, мадам, но он недалеко, в имении мсье Моэта в Эперне. Кто может его осудить? Там поудобнее, чем в полевой палатке, к тому же они старые друзья.
Пино топнул копытом, когда она стиснула ему бока.
— Меня здесь оставили, чтобы завершить дела, но на самом деле я уже рвусь в дорогу, догонять ребят. — Солдат покопался в кармане и вытащил помятое письмо с печатью. — Если вы обратно в Реймс, могу ли я попросить вас об одолжении? Генерал велел мне доставить это письмо перед отъездом, но, если вы меня выручите, я сберег бы для себя несколько часов.
Николь всмотрелась, моргая. На письме стояло ее имя. Она вымученно улыбнулась:
— Удачное совпадение: это мне! Все-таки он не забыл оделе, и я рада, что помогла вам выполнить поручение. Удачи вам, друг мой. Возвращайтесь к семье и заботьтесь о ней как следует — вы заслужили мир до конца жизни!
Он еще раз отдал честь, приторочил мешок и ранец к седлу, вскочил на коня и поскакал прочь, свистом подзывая своего товарища.
Как только они скрылись из виду, Николь вскрыла записку. Одно слово: «Простите».
И внизу в конверте — что-то металлическое. Николь поднесла это к свету: круглый инструмент для нанесения клейма на пробку, на нем гравировка кометы — точно такая, какой он соединил их имена на стене погреба.
Осознание пришло как удар под дых. Она отдала ему — а теперь Моэту — ремюажные столы.
Глава двадцать девятая
ДРУГАЯ ЖИЗНЬ
Середина мая 1814 года
Дверь дома на Рю-де-Мур обветшала и болталась, средневековые стены состарились и покосились. Зная Луи уже бог знает сколько лет, Николь никогда не бывала у него дома. Поперек улицы висело выстиранное белье, прямо под окнами громоздились кучи мусора. Она так была занята своими бедами, что ни разу даже не задумалась о жизненных обстоятельствах своего ближайшего и вернейшего товарища, а он никогда ни слова не сказал насчет той жалкой милостыни, что платила она ему в эти трудные времена.
Она постучала в дверь. Открыла Марта, его жена. Она была стройнее, чем помнилось Николь, руки у нее были обветренно-красные.
— Мадам Клико? — спросила она ледяным тоном. — Что вас сюда привело?
— Луи… мсье Бон дома?
Марта кивком пригласила ее войти, и Николь протиснулась мимо нее в узкий коридор.
— Вы меня простите, что я беспокою вас дома, но дело срочное.
— Подождите здесь.
У Марты русский акцент был намного сильнее, чем у Алексея.
Прибежал Луи, на ходу застегивая рубашку и вытирая рот салфеткой.
— Что случилось?
— Мы можем где-нибудь поговорить?
Он прищурился:
— Да, конечно. Идем.
Луи отвел ее в гостиную, выходящую окном в сад, и пододвинул ей стул. В углу стояла потертая лошадка-качалка, в очаге догорал огонь, солнце просвечивало сквозь домотканые шторы. Счастливый уютный дом, и Николь остро ощутила себя незваным гостем.
— Что случилось? — повторил он.
— Я дура.
— Не соглашусь. Ты рискуешь, это да, но ты не дура. Расскажи, в чем дело.
— Зря я тебе помешала запереть дверь в ремюажную в тот раз.
Он помрачнел:
— Ты про того русского покупателя? Какого черта он там учудил?
— Он все видел, он все знает, а сейчас он живет у Жана-Реми. И не дал о себе знать ни разу с тех пор…
— А ты ждала?
— И отчаянно надеялась. Какого же я сваляла дурака — после всего, что мы вместе пережили!