Тати испустила глубокий вздох, будто смотрела фильм, приближающийся к развязке.
— Я был с Зезеттой. Она в беличьей шубке. Она сказала мне: «Клянусь, твои приятели мошенничают. Они хотят его обобрать, и для него это плохо кончится. Ведь у него, наверное, есть жена и дети».
Она вообще с уважением относилась к семье. Говорила: «Не играй, Жан… Что ты собираешься делать? Ты слишком много пьешь и еще заболеешь. Веселая будет у меня забота отхаживать тебя всю ночь, как в прошлый вторник».
— Вы проиграли? — спросила Тати, крутя в руках пустой стакан.
— Сначала он выиграл мои три тысячи. Я то и дело заказывал выпивку. Потом я захотел играть под честное слово. Я подписал векселя. Меньше чем за час я проиграл десять тысяч, а толстяк со смехом приговаривал: «Я отыгрался. Я отыгрался! И теперь папа Пассера-Монуайер мне заплатит! Теперь уж я попью его ликера!»
Когда игра закончилась, Зезетта уже ушла. На улице моросил дождик. Было, наверное, часа два ночи, и последние кафе закрывались.
Этот человек вышел из пивной. Я на некотором расстоянии пошел за ним. У меня не было никакой цели. Он прошел Сите и вышел на набережную, затем перешел мост в конце острова Сен-Луи, и я приблизился к нему.
«Послушайте, — сказал я, — мне крайне необходимо, чтобы вы вернули мне если не три тысячи франков, то хотя бы векселя, которые я вам подписал». Он расхохотался. Наверное, я был бледен и напряжен, его смех быстро потерял свою естественность, и по его взгляду я понял, что ему страшно, что он ищет помощи, оглядываясь вокруг.
В то время я, как и многие студенты, таскал в кармане американский кастет. Так… ради шутки.
Тот человек продолжал смеяться, когда я врезал ему по лицу, и упал как куль.
— Он умер? — спросила Тати, у которой от волнения колыхался живот.
Жан пожал плечами:
— Я забрал его бумажник и положил к себе в карман. И быстро ушел. Потом…
— Так он не умер?
Жан закричал:
— Да нет, черт возьми, не умер! Или скорее… Да откуда мне знать? Я уже отошел на сто или двести метров и вдруг подумал, что надо вернуться к нему, потому что совершающие ночной обход полицейские могли его обнаружить и тогда бы он меня выдал Я вернулся. В ту минуту я только боялся, что… Я наклонился над ним. Он хрипел.
Я поскорее поднял его, сам не знаю, как мне это удалось — ведь он очень тяжелый, и перебросил через парапет.
В бумажнике было четырнадцать тысяч франков и фотография — двое детей, близнецы, прижавшиеся щекой к щеке.
— Вас взяли сразу?
Он опустил голову:
— Четыре месяца спустя. Тело нашли только через пять недель, у плотины. Следствие шло. Но моего имени никто не называл.
— А Зезетта?
— Я уверен, что она обо всем догадывалась. Я потратил на нее все четырнадцать тысяч. Как-то утром консьержка сообщила мне с загадочным видом, что обо мне справлялась полиция.
Я исчез. Ночевал у приятеля, жившего у своего дяди. Причем дядя не знал, что я находился в доме. Я боялся выходить. Днем прятался под кроватью. Приятель приносил мне остатки со стола, крутые яйца, куски холодного мяса.
Я написал отцу, чтобы прислал мне денег для отъезда за границу. Он прислал в ответ только одно слово: «Подыхай!»
Наконец однажды утром, когда у меня начался кашель, я добровольно пошел на набережную Орфевр. Там никто не знал, кто я такой, и мне пришлось два часа ожидать в приемной.
Мне назначили адвоката… Он посоветовал мне сказать, что тот человек перекувырнулся через парапет, когда я его ударил. Я так и сказал. Они не поверили, но, поскольку доказать не могли, дали мне только пять лет.
Тати спросила:
— А ты сам что чувствуешь?
— Как что?
— Ну, то, что ты убил.
— Я уж и не знаю, право, — сказал он, глядя на улицу.
Истинная правда: пока он хмурил лоб во время разговора, он думал отнюдь не о своей хозяйке, а о потерянном дне, о том, как сплюнула Фелиция, о чем-то неуловимом, чего он не мог выразить.
— Не пей больше, — мягко сказала Тати, забирая бутылку.
Он провел ладонью по лицу и вздохнул:
— Хочу спать.
— Иди ложись.
— Да… пожалуй…
Он тяжело поднялся по лестнице и рухнул на матрац, пахнувший сеном и плесенью. Через открытое слуховое окно над его головой на чердак проникал свежий воздух. Слышалось кудахтанье кур, поскрипывание грабель, которыми орудовал то ли Кудер в глубине сада, то ли рабочий на дороге у канала.
5
«Смертный приговор осуществляется путем отсечения головы».