— Раз… два… три… четыре… пять…
Капли жидкости стекали с подвешенного бурдюка с творогом. Ему хотелось кричать, потому что его мозг все время работал, потому что в его голове всплывали слишком четкие картины, которые накладывались друг на друга и смешивались с голосами и ощущениями, в том числе с ощущением солнечного луча, который тогда в зале упал на его руку маленьким дрожащим пятнышком.
Все было неправда, в том числе и то, что он рассказал Тати. Правда, которую знал только он, заключалась в том, что, когда ему было четырнадцать лет, единственным виновным был, по существу, его учитель английского языка.
Он забыл его фамилию. Странно, что он ее забыл, ибо все другие детали полностью сохранились в его памяти. Бледный, нескладный, словно деревянный, мужчина с большими темными глазами и черными усами, носивший всегда слишком длинные пиджаки, похожие на сюртуки.
— Пассера-Монуайер…
Его фамилию он произносил каким-то особым тоном, и у всех учеников по спине пробегали мурашки. Открытое окно выходило в лицейский сад. Где-то на третьем этаже женщина выбивала ковры.
— Я полагаю, что спрашивать вас бесполезно, не так ли? Ведь сын месье Пассера-Монуайера достаточно богат, чтобы думать о том, как потом зарабатывать себе на жизнь. Он не обязан быть умным.
На мгновение из-под усов показывались мелкие острые зубы. Учитель был удовлетворен, получив одобрительные улыбки нескольких учеников.
— Вы можете сесть, Пассера-Монуайер… К сожалению, правила не позволяют мне выгнать вас с урока. И тем не менее я считаю вас отсутствующим.
Собирая контрольные работы, он отложил в сторону работу Жана, медленно подошел к камину и пренебрежительно швырнул ее в огонь, сделав вид, что греет руки.
Кто виноват? Его щеголь-отец, которого учитель английского регулярно видел на улице в своей машине, причем, как правило, в обществе какой-нибудь юной красавицы.
Своим сыном он не занимался. Если вдруг Жан поздно вставал и опаздывал в школу, он сразу шел в кабинет к отцу.
«Месье!
Прошу извинить моего сына, который не смог сегодня прийти в лицей, поскольку был уложен в постель по причине легкого недомогания…»
В тот год Жан довел себя до болезни, чтобы не сдавать экзамены. Весь июль он прожил в саду и наконец стал передвигаться как настоящий больной, усвоив все осторожные повадки и жесты.
Он остался на второй год в третьем классе. Перестал учиться, зная, что отныне это стало бесполезным. Он отступился.
Он был более крупным, более худым и элегантным, чем его товарищи, и, поскольку у него всегда было полно денег, он угощал их мороженым.
Если случайно его кошелек оказывался пуст, он брал наудачу немного денег из ящика, что мог заметить только старый бухгалтер отца.
Он не желал ничего делать. Дважды провалил экзамены на степень бакалавра, но в конце концов сдал их благодаря протекции.
Вот так все и началось. Он любил слоняться по улицам с приятелями, есть мороженое, а позже и потягивать пивко в уличных кафе.
Иногда его охватывала тревога: кем он станет, если?..
Да никем! Он никем не станет. Он сдался. Было уже поздно.
Он поднялся с кровати и босиком замер посреди мансарды, чтобы немного остыть.
«Смертный приговор осуществляется путем…»
Эта мысль была навязчивой, мучительной, неожиданной. Когда он пережил всю драму — и суд, и тюрьму, он едва ли отдавал себе отчет, что все это произошло именно с ним. Он слушал председателя, задававшего вопросы свидетелям.
— Поднимите правую руку. Поклянитесь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. Вы не являетесь ни родственником, ни…
Ему казалось, что вся эта судебная машина была непропорционально велика по сравнению с его личностью! Как можно раздувать столько разных процедур из-за какого-то пустяка?
О его деле спорили, словно он действительно мог отвечать за свои поступки. Он же, сидя на скамье между двух жандармов, продолжал чувствовать себя школьником!
Отец не явился. Сестра тоже не пришла. Правда, тогда ей еще не было двадцати лет.
— Поднимите правую руку. Поклянитесь.
В перерывах они выходили в коридор покурить, а то и пропустить кружку пива в буфете! Вечером они возвращались домой!
«Смертный приговор осуществляется…»
Он кусал губы. Ему было нехорошо.
Неясная тревога охватила все его тело до кончиков пальцев, которые свел настоящий спазм.
Почему Тати так смотрела на него? Иной раз казалось, что она поняла, а иногда чувствовалось, что еще пытается понять.