— Жан! Жан!
Он сообразил, что его зовут. Он не понимал, где находится и что пора вставать. Наоборот, он еще глубже погрузился в яркий утренний сон. И внезапно открылась дверь.
— Месье Жан!
Незнакомый голос. Женщина, которую он видел лишь мельком, чей домик с голубой оградой стоял у шоссе. Она была молодой, но у нее не хватало двух передних зубов, что ее весьма портило.
— Я пришла взять масло и яйца.
Освещенный солнечным лучом, он встал с постели. Было поздно. Первый раз он проснулся так поздно, ибо заснул только под утро.
Он спустился к Тати.
— Ты не слышал, что я тебя звала?
— Прошу прощения. Я слишком крепко спал.
— Быстро отдай ей яйца и масло. И проводи до автобуса.
Он чувствовал себя ватным и разбитым. Его преследовало то же смутное ощущение беспокойства, если не тревоги. Он огляделся вокруг, словно не зная, с какой стороны ждать опасности.
— Тати действительно тяжело больна?
— Да… Я не знаю…
На дороге, обсаженной орешником, пахло сырым лесом. Жан иногда пытался вспомнить обрывки своего сна. Фелиция, наверное, удивляется, что он до сих пор не появился. Нужно скорее подоить коров и вывести их на луг. У него не хватило смелости приготовить себе кофе, и он ограничился стаканом белого вина, чтобы хоть как-то освежить горло.
Он помог женщине занести корзины в красный автобус и тупо посмотрел, как он отъехал.
Когда он погнал коров на луг, Фелиция стояла на пороге с ребенком на руках, и ему показалось, что она сделала ему какой-то знак. Он обернулся на окно, в котором виднелась Тати; ее длинные седеющие волосы спадали на ночную рубашку.
Как было бы легко жить на свете во сне! Достаточно лишь…
— Поднимись, Жан!
Он не знал, что почтальон сегодня пришел раньше обычного и уже уехал. Он кричал снизу, а потом звал с лестницы.
— Входи! Я получила письмо от Рене. Хочешь прочесть?
Она была явно озабочена. Ему не хотелось читать письмо, но он взял листок, чтобы не обидеть Тати.
«Дорогая мама!
Скотина старшина опять нашел повод засадить меня под арест, и я здесь совсем подыхаю от голода…»
Почерк первоклассника и множество ошибок.
«Другим, у кого есть жены или подружки в Париже или еще где, присылают каждый месяц не менее чем по тысяче франков, так что они могут регулярно ставить выпивку унтерам…»
— Опять о деньгах! — вздохнула Тати. — В каждом письме он требует денег, но ведь это все равно ни к чему не приведет. Почему ты не садишься? Небось думаешь о чем-то другом? А ты не получил письмо? — Она вернулась к своей прежней мысли: — Только для него я делала все, что могла. Жила хуже, чем рабыня. Всего лишала себя. Только чтобы он не остался без средств. И сколько раз я думала…
Странно, что в этот день, когда Жан чувствовал себя угнетенным и измотанным, ей тоже было грустно до такой степени, что она готова была разреветься.
— Я ведь скопила денег. Они спрятаны здесь, в доме. Причем достаточно много. Двадцать две тысячи франков.
Она пристально посмотрела на него, ожидая реакции, однако он слушал, не вникая в смысл сказанного.
— Я скопила эти двадцать две тысячи по сантиму с тех пор, как попала сюда. Крала у них всех. Обманывала, ловчила. Здесь зажмешь франк, там франк… В общем, незадолго до того, как Рене попался, он… Ты слушаешь меня, Жан?
Он словно очнулся и увидел старика Кудера, бродившего вокруг коров.
— Даже не знаю, зачем я тебе об этом рассказываю. Наверное, потому, что никогда никому не могла этого сказать. Рене был пьян. Он вернулся поздно, за полночь. Он хотел уехать в Южную Америку. Видимо, приятели подкинули ему эту идею.
«Отдай мне деньги! — сказал он. — Тебе они ни к чему, а мне…»
Я не хотела ему отдавать их и пыталась его успокоить:
«Выпей хоть чашку кофе, Рене. Ты не в себе».
«Ты думаешь, я пьяный? Повторяю, мне нужны твои деньги, и я уеду отсюда не позднее завтрашнего утра».
Он принялся перерывать весь дом. Разговаривал сам с собой. Ругался. Я не смела выйти из своей комнаты, и он пришел ко мне.
«Ты мне скажешь наконец, где прячешь кубышку?»
Поверь мне, Жан, он ударил меня. В ту ночь я боялась самого худшего. Я даже подумала, что он может убить.
С трудом мне удалось его выставить и запереть дверь на ключ. Спускаясь, он грохнулся с лестницы, и утром у него на лбу была здоровенная шишка.
Жан прекрасно понимал, что она ему об этом рассказывала не без причины. При этом она пристально смотрела на него, словно держа в голове какую-то заднюю мысль.