— Жан! Умоляю тебя!
Зачем? Все началось снова! Опять и опять! С него довольно!
— С меня довольно! Довольно! Довольно! — вдруг прорычал он. — Ты понимаешь? Вы все понимаете? Хватит с меня!
Он успел стукнуть четыре или пять раз по перемотанному бинтами черепу, прежде чем подумал, стоя над неподвижной Тати, слышали ли у Франсуазы раздавшийся крик. Не выпуская молотка, он подошел к окну. Он увидел, что в домике у кирпичного завода свет погашен. Шел дождь.
Тати несколько раз дернулась и замерла с открытыми глазами. С отвращением он ударил еще пару раз и, вытянув из-под ее головы подушку, закрыл ею лицо. У него дрожали колени, пересохло горло, ощущалась пустота в груди.
Теперь-то он знал Уголовный кодекс. Он с трудом улыбнулся и вполголоса процитировал знаменитую 314-ю статью, которая наделала столько хлопот мэтру Фагоне:
— «Убийство предусматривает смертную казнь, если оно сопровождалось другим преступлением или если до него или после него было совершено другое преступление».
На этот раз ему не придется лгать. Он не возьмет деньги, спрятанные в портняжном манекене.
Кто знает? Может, его опять поместят в ту же камеру?
Зезетта один раз приходила к нему на свидание. Придет ли Фелиция?
Он не стал тушить лампу, спустился вниз и в темноте нашарил на камине спички. Его рука наткнулась на трубку Кудера. Ему захотелось закурить. Но прежде всего нужно было выпить. Его мучили жажда и голод.
Он зажег свет и, заметив, что гиря часов спустилась почти до конца, перевел ее в верхнее положение.
Теперь завода хватит на целую неделю.
Он отрезал кусок ветчины, полез в шкаф за хлебом и нахмурился: почудился шум наверху.
Да нет же! Она мертва!
Все кончено!
Ему осталось только поесть, выпить бутылку вина, выкурить трубку старика и ждать…
На улице шел дождь, дробно стуча по листве и делая круги на поверхности канала. Сидя верхом на стуле, он смотрел прямо перед собой и иногда вполголоса произносил:
— Я им скажу, что она все сделала нарочно. Ведь она все делала нарочно. С первого же дня…
Он шел по шоссе в ясный солнечный день, у его ног плясала короткая тень, он шел упругим шагом от одного освещенного солнцем участка дороги к другому.
Он поднял руку, просигналив проезжавшей мимо машине, но та не остановилась.
Потом показался большой красный автобус, натужно ревевший на подъеме. И Тати ему сделала знак глазами.
Вдруг он встал, подумав о чем-то другом. Он открыл дверь во двор. Медленно начинался тусклый рассвет. Он подошел к инкубатору, откуда раздавалось щебетанье цыплят. Стало быть, они уже появились. Одни пытались освободиться от разбитых скорлупок, а другие уже стучались клювами, стремясь разбить свои темницы. Тати была бы довольна.
Вино ли он выпил? На столе стояли две пустые бутылки. Вторая была из-под водки.
Нужно предупредить Фелицию. Пусть придет.
Он рухнул и, словно идя ко дну, заснул.
Около десяти часов утра на велосипедах приехали жандармы, которых вызвала Франсуаза, обеспокоенная тишиной в доме, где лишь надрывно мычали и били копытами коровы. Его нашли лежащим близ корыта, где он каждое утро готовил корм для птицы.
Он спал. На его щеке сидела муха, и только приоткрывались, выпуская алкогольные пары, губы, надутые как у ребенка, как у Фелиции.
Его разбудили, толкнув ногой в лицо и в живот. Он сморщился и, открыв глаза, узнал жандармов.
— Ах да! — произнес он, силясь подняться.
Потом попросил:
— Не бейте меня.
И наконец, встав и покачиваясь, произнес:
— Я устал! Я так устал…