Ох, канава, ты, канава,
Кой же черт тебя копал?
Шел миленок на свиданье,
Головой туда попал.
Голос у Насти резкий, далеко слышен. Лопата торчком стоит вместо кавалера, и, придерживая ее рукой, Настя, приплясывая, делает на месте круг.
Грабари смеются:
— Ну, девка...
— С этакой девкой на холоду спать — не замерзнешь...
— Стану я на твои старые кости тепло тратить! — кричит Настя мужику.
Девчата поддерживают озорницу дружным хохотом. А после смеха — кто не знает — любая работа становится податливей. Охи силу губят, а смех родит.
По котловану, опасливо сторонясь тачек, которые бойко катят землекопы по деревянному настилу, идет деваха в длинной юбке, в овчинном полушубке и с котомкой за плечами. Остановившись возле Даши, она робко трогает ее за плечо.
— Не знаешь, девка, где мне Дору Медведеву отыскать?
— А вон,— говорит Даша,— вон она кувалдой лупит.
Деваха не смеет прервать работу бригадирши и ждет, скрестив на животе руки. Но как раз гулкие удары железа о подвешенный рельс заглушают скрип тачек, скрежет лопат и удары кувалды, возвещая перерыв на обед. Дора, оставив работу, командует:
— Шабаш, девчата. Пошли щи хлебать! — И замечает гостью: — Ты — кто?
— Люба Астахова, — говорит деваха. — Завод строить приехала. Заместо Глашки. Глашка Мохова из вашей бригады убегла, так я буду.
— Вон как. Вы из одной деревни, что ль?
— Из одной. Из Поповки мы. Петя Сирота сильно опечалился, что Глашка сбежала. Это наш комсомольский секретарь, пятеро у нас в Поповке комсомольцев. Глафира не комсомолка, а на стройку сама просилась. Обещала работать знатно и в комсомол вступить. А сама вишь как. Опозорила Поповку. Петя так ей и сказал: опозорила ты нашу Поповку. И надо кому-то ехать, доказать, что не все в Поповке такие слабодушные.
— Тебя, стало быть, выбрали, — насмешливо проговорила Марфа.
— Меня, — серьезно подтвердила Люба. — Не выбрали, а сама я. Мама не отпускала меня. Я — на телегу, а она меня с телеги тянет. Я — на телегу, а она с телеги...
— Мать слушаться — так и просидишь весь век у ней возле юбки, — сказала Настя.
— Некому больше, — повторила Люба и улыбнулась застенчиво.
— Ну, пойдем с нами в столовку, — сказала Дора. — Ложкой работать научим, а лопатой сама приноровишься.
По вечерам Фрося и Ольга за большим столом маялись над уроками. Фросе Алена на скамью подкладывала свернутый ватник, чтоб было повыше.
— Решила задачку? — спрашивала Фрося, оторвав взгляд от тетрадки.
— Нет, — серьезно отвечала Ольга. — У меня алгебра. Буквы путаю. — И вполголоса про себя шептала: «Бэ навыворот — это дэ»...
Фрося училась в первом классе. Ольга готовилась сдавать экзамены за семилетку экстерном. Наум Нечаев сам принес ей учебники — у него мать работала в школе, математику преподавала. И велел приходить к нему в комитет комсомола, спрашивать, что непонятно. Ольга сперва совестилась докучать комсомольскому секретарю математическими вопросами, но скоро привыкла и засиживалась у Наума подолгу. Марфа по этому случаю высказывала смелые догадки:
— Небось, с губ на губы науку-то передает?
Марфа без ботинок, в шерстяных носках сидит на топчане, плетет подзор. Быстро работает крючком, словно к свадьбе торопится. Может, и к свадьбе, да не к своей. Кончить бы к воскресенью, продать, а чулки купить. Вовсе изодрались чулки, уж штопать нечего, дыра на дыре.
Даша накинула поверх одеяла на ноги ватник, лежит, подогнув коленки и закрыв глаза. Грезится ей родная Леоновка, ива над речкой, новый сруб на краю деревни.
«Сруб я начал ставить, колхоз дал лесу, дед Родион мне помогает. А один день браг твой Егор взялся ошкуривать бревна и работал с утра дотемна...»
Слова письма, прочитанного столько раз, что Даша помнит их наизусть, опять нижутся перед глазами в неровные карандашные строчки.
«Пахать нынче выедем на лошадях и тракторами, МТС получила восемь тракторов, просился я на курсы трактористов, да Хомутов не отпустил. На трактористов, говорит, парнишек обучим, а ты кандидат в партию, тебя бригадиром оставим. Мотаюсь с утра до ночи. Такие есть люди, что с колхоза норовят кусок урвать, а заботы никакой не имеют. Прошка Шумилин взял коня в город съездить, а приехал и забыл животную обиходить, конь сутки целые стоял некормленый, непоеный. Своего бы ни в коем разе так без призору не оставил, а об колхозном ума нету позаботиться...»
Даша стосковалась по родным местам. Вспомнилась ей небогатая родная изба, теплая печь, где немало рассказала бабка Аксинья сказок, поля с первыми всходами хлебов под синим небом, старый дуб за околицей... Птицей бы домой полетела.
«Бабка Аксинья здорова и велела тебе кланяться, а у Клавдии скоро народится дите, не знаю, писал тебе про то Егор али нет. Учительница Лидия Николаевна вышла замуж за фельдшера Чернопятова, пишу тебе, чтоб ты в голове не держала дурного, чего у тебя раньше было. Я ни на одну девку не гляну, я и на вечорки не хожу, нет у меня другой радости, кроме тебя. Тебя люблю и век любить буду. Твой Василий».
Дверь хлопнула. Кто-то идет по коридору. То ли мужские шаги, то ли женские — не поймешь. Ботинки у девчат огромные, тяжелые, в таких без топота не пройдешь...
Дора из кино вернулась.
— Девчата, вставайте, чего в такую пору спать завалились? Скоро завод пускать, а вы спите.
Дора подошла, сдернула с ближней спящей одеяло. Анна Прокудина села на топчане, несонными злыми глазами поглядела на Дору.
— А ну его, твой завод...
— Может, сама туда пойдешь? — резко спросила Дора. — Тебя советская власть вырастила, а ты одной злостью живешь.
— Советская власть вырастила? — вскинулась Анна. — А мои отец-мать при какой власти с голоду померли? Сама осиротила, сама и вырастила...
Анна шумно вздохнула, подогнув колени, обхватила их руками. Другим, усталым голосом сказала:
— Заплаты садить надоело. Кто посватается, так от сраму замуж не пойдешь. Куда голой-то?
Дора скинула тужурку, платок развязала, перебросила с головы на плечи. Подсела к Анне на топчан.
— Говорили, что ль, с Ахметом про женитьбу?
— Говорили, — тихо призналась Анна. — Комнату нашел в городе. Переходи, говорит, ко мне. А куда я пойду? Совестно мне. Ни простыни, ни одежи — ничего.
— Ох, глупая! — сказала Настя. — Да так-то еще лучше — после свадьбы раздеваться не морочно. И стиркой не замаешься.
— Сам — не граф, — оторвавшись от задачки, заметила Ольга.
— С милым и топорище за перину сойдет, — подмигнула Марфа.
— Чудные вы, девки, — усмехнулась Дора. — До чего же чудные.
— Не чудные мы, обыкновенные мы девки, — сказала Анна.
Она сидела все так же — обняв руками колени, глядела в черное окно.
— Ладно, — сказала Дора. — Не ной. Будет тебе приданое. Не бедная наша стройка, чтоб в таком деле не помочь. Пойду к Науму, поговорю. Еще кто-нибудь со мной пойдет. Даша, давай ты.
— На что ж Дашу, — насмешливо проговорила Настя. — К Науму не Даше — Ольге надо идти. Ольге он ни в чем не откажет.
Ольга покраснела, ниже склонилась над столом.
— Пойдем, Ольга, — сказала Дора.
— И я пойду! — Марфа отшвырнула подзор, соскочила с топчана. — Выхлопочем приданое да на свадьбе погуляем. Поплясать охота. Давно я не плясала.
Даше надоело жаться на топчане, потянуло на улицу. Она встала, надела ватник. Ольга, вдруг заторопившись, собрала свои тетрадки.
Так и отправились вчетвером.
Под ногами хрустели льдинки: днем таял снег, а к ночи намерзал льдинками. Паровозик тоненько свистнул на стройке — видно, опять привезли оборудование. Везут и везут... Кажется, и не хватит этих строящихся корпусов, чтобы все вместить.
— Горит свет, — заметила Даша, глядя на барак, в котором размещалась контора стройки.